Демон спускается с гор - стр. 13
Айсэт смачивала ей губы – мать отказывалась пить, – натирала спину маслом, выводила целительные напевы, готовила настойки и сладкую пасту[6], которую Дзыхан особенно любила.
«Она не дышит, Калекут… не кричит. Где ты, Калекут? Почему ты оставил меня?»
Когда лихорадка отступала, мать пыталась встать, твердила, что надо работать, что ее ждет корова и она не взбила масло. Но кровать не отпускала: стоило приподняться, как Дзыхан вскрикивала от боли и плакала.
«Они выкручивают мне руки, опять, опять, дочка! Ты должна помочь, вот она, возьми…» – память путала Дзыхан.
Отец скрючивался на постели, прятался от криков жены. Айсэт то и дело меняла взмокшие одеяла и простыни.
Иногда болезнь ослабляла хватку, мать и отец на некоторое время становились прежними. Айсэт радовалась, что сумела найти правильный заговор, и твердила воде в родительских тенях: «Ты не знаешь». «Ты не знаешь», – сказала она теням матери и отца, которые подкрадывались к ней. «Ты не знаешь», – шепнула она тени Дымука, открывшей ей горькую судьбу мальчика. «Ты не знаешь», – впервые сказала она голубой горячей воде болота, из которой сумела выйти. Она повторяла заученные у Гумзага слова и свое короткое заклинание и выбралась из морока. Вода осталась с ней навсегда: во всех людях и всех недугах, но Айсэт все еще выплывала, чтобы там ни обещали голоса.
Считалочка обычно придавала сил. Айсэт проскакивала мимо старой кузни, которая по традиции располагалась возле каменного дома, касалась верхней плиты испыуна, всегда влажной от дыхания болот. Заглядывала в темное око и углублялась в узкую прореху у подножия гор. Шла, отыскивая у валунов нужные травы. Взбиралась по руслу ущелья, туда, где огромные пологие камни превращались в скалы, и выше – к могучему дубу, невесть как выросшему на скале. К пещере, куда приходить разрешалось раз в году. Там Айсэт прижималась спиной к дереву, просила его поделиться силой и мудростью и вглядывалась в полумрак пещеры. Ветви дуба украшали разноцветные ленты, яркие и потускневшие. Их подвязывали в Ночь Свадеб. На одной ветке висел большой деревянный треугольник, по нижней грани его с нанизанных бусин покачивались три треугольника поменьше – оберег от зла, которое правило в Гнилых землях. На стволе цвел вырезанный трилистник креста – главный лепесток устремился вверх, к солнцу, что терялось в густой кроне.
Утро освещало вход в пещеру, но по стенам стелилась тьма, не желавшая уступать свое убежище. Айсэт гадала, насколько глубоко и широко проложила пещера путь внутри гор. И разделяла ее желание укрыть свою глубину от дня: он безжалостно сдергивал покров тайны, указывал на слабости, бросал в глаза уродства. Пещера хранила тишину и принимала молчание Айсэт, вытягивая из нее обидные слова и перешептывания, которые мучили сильнее болотного смрада. Она смогла простить Чаж, чей разум затмил страх за больного сына, но не сумела найти оправданий для Олагая. Мысли раз за разом возвращались в темный дом старика.