Демидовский бунт - стр. 18
Федора еще раз окатили ледяной водой. Он захлебнулся, закашлял, сделал попытку сесть, но не смог.
– A-а, зашевелилась, змея подколодная! – Этот голос Федор узнал бы, наверное, и в преисподней. А может статься, что там он теперь и находится? – Запомнишь, аспид, каково холопу руку на хозяйского приказчика поднимать! Бейте его, пока вся дурь не выйдет!..
Вновь очнулся от холодной, со льдом, воды, которую тяжелой струей и с невероятной, казалось, высоты лили на избитое лицо.
– Глянь-ка, не окочурилось разинское отродье!
Федор горестно усмехнулся, подумал про себя, словно про чужого: «Боже, да какой я бунтарь? Курице голову отрубить не могу – родитель Капитон до сей поры сам рубит. Вот Чуприн да Горох – те покрепче духом и телом. А мы с Андреем Бурлаковым…» – и тут же оборвал путаные мысли – а откуда ведомо приказчику, что он причастен к намечаемому бунту?
Прокофий Оборот все издевался над ним:
– Вон ведь как нежданно все обернулось, разбойная твоя душа. Думал я прежде спустить тебя без мороки под лед, да и дело с концом. А вы недоброе затеваете супротив хозяина. Так вот, мотай на ус: откроешься, не утаишь ничего – милость получишь от воеводы и Никиты Никитыча. Уразумел, аспид?
«Какова демидовская милость – мне уже ведомо. Получили ее и от старого паралитика, и от молодого прелюбодея!..» – хотел выкрикнуть Федор, да не было сил разжать опухшие губы.
Не дождавшись ни слова, Прокофий Оборот рукоятью плети больно ткнул Федора в голову.
– Сказывай по совести и без утайки, зачем Чуприн шастал в Оболенскую волость? С кем там снюхивался? О чем шептались вы той ночью у Михаилы Рыбки? Кто еще ходит в зачинателях смуты?
Горячая истома, которая только что наполняла тело, вдруг сменилась невыносимым ознобом. Федор открыл глаза и четко, до каждой волосинки в бакенбардах, различил склонившегося над ним Оборотня. Междуглазье у него распухло и окрасилось в сизо-синий цвет.
«Неужто в беспамятстве помянул я Ивана Чуприна? Ох господи, вот беду накличу на содругов! Переломает теперь мужиков проклятый Оборотень, если доподлинно прознает про наш сговор писать на Демидова челобитную матушке-заступнице нашей… Отпереться надобно, непременно отпереться».
Сделал над собой невероятное усилие, разлепил губы и сквозь стук зубов еле выговорил:
– Неведомо мне… о чем ты спрашиваешь… Прокофий Данилыч. – Федор говорил, а сам на слух не узнавал собственного голоса: разбитые губы кровоточили и почти не шевелились. – А что руку поднял… прости Христа ради, разум помутился от горя и обиды за дочку… Где я теперь? – Он сделал попытку привстать на колени.