Дело вдовы Леруж - стр. 18
Однако папаша Табаре приумолк. Он думал, строил догадки, сопоставлял; по его лицу можно было прочитать все движения мысли. Следователь с любопытством наблюдал за ним: его занимал характер этого необыкновенного человека, которого привела на службу на Иерусалимскую улицу такая, прямо скажем, своеобразная страсть.
– Господин Табаре, – внезапно спросил он, – скажите, вы давно служите в полиции?
– Девять лет, уже девять лет, господин следователь. Я, признаюсь, несколько удивлён, что вы до сих пор ничего обо мне не слышали.
– Нет, я, конечно, знал о вас понаслышке, но не больше, – отвечал г-н Дабюрон. – Мне, хотелось дать вам возможность проявить ваши способности, потому-то мне и пришла в голову столь удачная мысль привлечь вас к этому делу. И все же хочется знать, что толкнуло вас на этот путь.
– Тоска, господин следователь, одиночество, скука. Я, знаете ли, далеко не всегда был счастлив.
– Мне сказали, вы богаты.
Ответом был тяжкий вздох, свидетельствовавший о скрытых от всего мира жестоких разочарованиях.
– Да, живу я в достатке, но так было не всегда, – отвечал он. – До сорока пяти лет жизнь моя была сплошное самоотречение, я терпел нелепые и бессмысленные лишения. Мой отец загубил мою молодость, испортил мне жизнь и сделал из меня жалкого неудачника.
Есть профессии, отрешиться от которых до конца невозможно. Вот и г-н Дабюрон всегда и во всем оставался немножко следователем.
– Как, господин Табаре! Виновник всех ваших несчастий – отец? – удивился он.
– Увы, это так. В конце концов я его простил, но в своё время проклинал. Да, некогда, вспоминая отца, я осыпал его всеми проклятьями, какие только может внушить самая жестокая ненависть. Это было, когда я узнал… Вам я могу довериться. Мне было двадцать пять, я зарабатывал в ссудной кассе две тысячи франков в год, и вдруг как-то утром ко мне явился отец и поведал, что он разорён и остался без средств. Он был в отчаянии, говорил о самоубийстве. Я любил отца. Разумеется, я стал его утешать и, несколько приукрасив своё положение, постарался убедить его, будто зарабатываю недурно и он не будет ни в чем нуждаться, а для начала объявил, что мы будем жить вместе. Сказано – сделано, и на двадцать лет я взвалил на себя обузу, этого старого скрягу…
– Неужели вы раскаиваетесь в своём благородном поступке, господин Табаре?
– Ещё бы мне не раскаиваться! Да как только у него мой хлеб в глотке не застрял!
Г-н Дабюрон не сумел скрыть удивления, и это не ускользнуло от внимания папаши Табаре.
– Погодите меня осуждать, – продолжал он. – Представьте себе: с двадцати пяти лет мне пришлось терпеть по милости родного отца невероятные лишения. У меня не было ни друзей, ни любовных приключений, одним словом, ничего. По вечерам для приработка я переписывал бумаги у нотариуса. Отказывал себе даже в табаке. Делал все, что мог, но старик без конца ныл, оплакивал былой достаток, требовал денег на то, на се. Я лез из кожи вон, а он все равно был недоволен. Одному Богу известно, как я мучился! Не затем же я родился, чтобы жить и состариться в одиночестве, словно пёс. Я создан для семейных радостей. Я мечтал жениться, любить свою милую жену, стать отцом и радоваться, глядя на резвящихся вокруг меня славных ребятишек. Ну да полно… Когда от таких мыслей у меня сжималось сердце и на глазах выступали слезы, я брал себя в руки. Я говорил себе: «Дружище, раз ты зарабатываешь всего три тысячи франков в год и у тебя на руках любимый старик отец придётся тебе задушить все чувства и остаться холостяком». И тут я повстречал девушку! Это случилось тридцать лет назад. Видите, я и сейчас не могу спокойно вспоминать! Она была хороша собой и бедна… Но, увы, я уже был старик, когда умер мой отец, этот изверг, этот…