Дело о Сумерках богов - стр. 13
– И какая тебе охота с ней связываться? С такими женщинами не сладишь, у них семь пятниц на неделе и восьмая тоже пятница, – хохотнул Юсупов, направляясь в сторону своего кабинета. – Сегодня она – богиня поэзии, а завтра – капризная девочка с бантиками. Впрочем, ты у нас муж благородный. Найдешь, чем даму утешить. Ну, ступай. И спасибо за солитера! Может, придешь еще ко мне под крыло?
Родин ухмыльнулся, покачав головой, проворно сбежал по ступенькам и запрыгнул в коляску. По дороге долго думал про мадам Ледянскую. Голос с хрипотцой, низкий и приятный, а сама какая-то вся угловатая, нескладная. Одевается в черное, что только подчеркивает ее изможденную худобу, а выдающую возраст шею прячет под затейливым разноцветным боа.
«Что же ее может беспокоить? Снова депрессия, если только она всерьез заболела, а не просто внимание привлекает, – думал он, поймав себя на мысли, что ему почему-то стало ее немного жаль. – Судя по резким сменам настроения и густой вуали, под которой без труда угадываются красные от слез глаза, дело может быть в кокаиновой зависимости или мигренях. Впрочем, одно другого не исключает. Как непросто, должно быть, ходить в старых девах: душа еще цветет, как яблонька по весне, а тело уже огорчает первыми признаками старения…»
Родин еще посокрушался немного по слегка навязчивой и, по-видимому, очень несчастной Елизавете и принял решение оказать ей самый теплый прием, задействовав все свои душевные и профессиональные ресурсы.
Глава третья
Раннее утреннее солнце заглядывало в высокие окна докторского дома. Родин, усевшись за свой стол и изучая список дел на день, допивал ароматный кофе. Сегодня к нему записалась на прием Ледянская – причем время ей было назначено непривычно раннее. Родин хмыкнул.
Елизавета Николаевна Ледянская была известной в Старокузнецке персоной. Уже не юная, зато с возрастом не просто узнавшая, а сама назначившая себе цену дама была местной поэтессой. Модные веяния доходили и до глухой провинции, поэтому Ледянская была в курсе всех последних тенденций и ваяла свой образ и стихи в сообразности с ними.
Последние несколько лет, после долгого увлечения темой тяжелой крестьянской жизни, закрепощенности простых женщин и освобождения простого народа от гнета тяжкой работы, поэтесса из демократки суфражистского толка эволюционировала в романтическую даму с примесью модного декаданса.
Теперь она воздыхала по рыцарским романам, одевалась в подчеркивающие ее в чем-то даже болезненную худобу платья, рассуждала о трагической судьбе женщины, склонной к тонким чувствам, страдала о несовершенстве, подлости и низости окружающего мира, а также интриговала весь город стихами о некой запретной и тайной любви.