Дело о Медвежьем посохе - стр. 6
В противоположность учителю, Ромаша на острове быстро освоился и завел массу интересных знакомств. Он не чурался общения ни с разномастными политическими, ни с уголовниками, переведенными в ранг исправляющихся, ни с большинством служащих. И, между прочим, на днях сам заимел возможность перейти в эту категорию – в одной из контор его пообещали взять на скромное жалованье со следующего месяца. А от инородцев он и вовсе пребывал в состоянии перманентного восторга. Ярый поклонник романов Фенимора Купера, Жюля Верна, Генри Райдера Хаггарда и Луи Буссенара (сейчас он как раз взахлеб зачитывался «Героями Малахова кургана»), он словно угодил в одну из историй. Суровые рыбари и охотники-гиляки, которых он чаще именовал нивхами, как они сами себя называли, своей загадочной невозмутимостью превосходили краснокожих Нового Света, а умением обращаться с острогой заткнули бы за пояс копьеносцев-зулусов. А удивительные айны с азиатскими лицами и бородищами, как у рязанских крестьян, с их невероятным медвежьим культом?..
Англичане, американцы и французы прогуливались по дощатым улицам Александровска в куда большем количестве, нежели по проспектам Петербурга. Корейцы вызывали уважение своим трудолюбием и умением выращивать урожай даже в столь суровых условиях. А их кухня, вызывавшая поначалу потоки слез дичайшей остротой, вскоре полюбилась Ромаше пуще маминых пирожков, которые он первое время вспоминал с горькой тоской.
Но наибольший интерес у него вызывали японцы. С месяц назад он даже записался на уроки к одному мастеру борьбы дзюу-до, который наряду с борцовскими приемами обучал русских ребят своему языку и основам японской культуры. Хоть Ромаша был самым старшим из учеников, он нередко проигрывал поединки младшим ребятам. А чаще прочего одиннадцатилетнему Васятке Ощепкову, которого мастер не уставал хвалить и через пару лет обещал отправить в японскую школу Кодокан. Однако петербуржец не унывал – огромная и загадочная земля открывалась перед ним, и он просто не имел права не изучить все ее тайны.
Диаметрально противоположное восприятие действительности сказывалось на отношениях учителя и ученика. Юноша, год назад смотревший наставнику в рот, теперь порой дерзновенно высказывал собственное мнение. И частенько оно шло вразрез со взглядами на жизнь Казачкова. Безусловно, мнение бывалого публициста, знававшего еще мастодонтов из народовольцев, по-прежнему значило немало для Ромаши Мезольцева. Но все чаще он замечал, что отстает батенька от жизни – и чем дальше, тем больше. А Вадим, в свою очередь, просто физически ощущал, как тает его авторитет – словно скала из хрупкого песчаника под ударами тяжелых волн Татарского пролива. Хоть новости из Европы прибывали на Сахалин с существенным опозданием, страсти кипели столь же бурно, как и в столицах. Сторонник широкой внутрипартийной дискуссии, Казачков поддерживал своего давнего приятеля Юлия Мартова, а горящий юношеским задором Мезольцев, разумеется, числил себя ярым поклонником идей революционного террора. Из-за внезапно возникших разногласий в дуэте соратников отгремело немало баталий и был сломан целый лес копий. Вадим однажды в пылу ссоры чуть даже не выставил молодого человека с вещами на улицу, однако одумался, вовремя осознав, что ждет его в таком случае полнейшее беспросветное и очень пугающее одиночество. Внутрипартийные дела с той поры они по негласному договору старались не обсуждать. Тем не менее поводов для стычек хватало и без того. Вот и сейчас революционеры спорили о внешнеполитической ситуации вокруг империи, и градус полемики постепенно повышался – сообразно с количеством принятой внутрь горячительной жидкости.