«Дело» Нарбута-Колченогого - стр. 25
Нарбут презрительно оглядел сомневающегося.
– А вот приедет Гумилёв, пусть меня проэкзаменует.
… – Как же я тебя экзаменовать буду, – задумался Гумилёв. – Языков ты не знаешь, ничем не интересуешься… Хорошо – что такое «текели»?
– Треть рома, треть коньяку, содовая и лимон, – быстро ответил Нарбут. – Только я пил без лимона.
– А… – Гумилёв сказал ещё какое-то туземное слово.
– Жареный поросёнок.
– Не поросёнок, а вообще свинина. Ну, ладно, скажи мне теперь, если ты пойдёшь в Джибутти от вокзала направо, что будет?
Вл. Иванович Нарбут
– Сад.
– Верно. А за садом?
– Каланча.
– Не каланча, а остатки древней башни. А если повернуть ещё направо, за башню, за угол?
Рябое, безбровое лицо Нарбута расплылось в масляную улыбку:
– При дамах неудобно…
– Не врёт, – хлопнул его по плечу Гумилев. – Был в Джибутти. Удостоверяю…»
В цитированном выше романе Елены Афанасьевой «Колодец в небо» срамное учреждение в Джибути упоминается гораздо конкретнее, нежели в пересказе Георгия Иванова, чтобы всем тем, кто там никогда не был, было понятно, о чём идёт речь. Нарбут его, кстати, отыскал там довольно быстро:
«В Абиссинии он впервые узнал платную любовь. Любовь за деньги. Когда рассудок всячески противится такого рода непотребству, а истомлённое тело ведёт направо от вокзала в Джибути в тот притаившийся за садом и башней презренно-вожделённый дом. И снова, как некогда на топкой перине мадам Пфуль, стыд и наслаждение сливаются воедино, ужасая и лёгкостью своего слияния, и подозрением – неужто наслаждение не можно без стыда?..»
Но Георгий Иванов продолжает вести рассказ о своём поэте-товарище к финалу:
«…Вскоре оказалось, что Нарбут вывез из Африки не только эти познания, но ещё и лихорадку. Оттого-то он и приехал такой жёлтый. К его огорчению, и лихорадка была вовсе не экзотическая.
– В Пинске, должно быть, схватили? – спросил его доктор.
Нарбут уехал поправляться сначала в деревню, потом куда-то на юг. В 1916 году он был ненадолго в Петербурге. Шинель прапорщика сидела на нём мешком, рука была на перевязи, вид мрачный. Потом пошёл слух, что Нарбут убит. Но нет, – в 1920 году в книжном магазине я увидел тощую книжку, выпущенную в каком-то из провинциальных отделов Госиздата: «Вл. Нарбут. Красный звон» или что-то в этом роде. Я развернул её. Рифмы «капитал» и «восстал» сразу же попались мне на глаза. Я бросил книжку обратно на прилавок…»
Однако Владимир писал стихи, украшенные не только такими примитивными рифмами, как подмеченные Георгием Ивановым. Примерно в то же время он пишет своё знаменитое стихотворение «Совесть», в котором бесстрашно обнажается как его душа, так и судьба поэта: