Дело марсианцев - стр. 43
– С Глашей мириться пришел? – хмуро спросил Панкратий Маргаринов.
– Так точно, – кивнул поэт.
По приглашению хозяина он уселся в ильмовое кресло, обитое черной кожей с серебряными гвоздиками. Расписанные на клею парусиновые шторы были раздвинуты, отчего крупные холсты на стенах были видны во всех деталях. Картины представляли разные деревенские увеселения и праздники.
– Послушай, Тихон Иванович, а народ ничего не приврал? Сегодня уж мне жена твердит – поезжай к приятелям, разузнай что там к чему в Собрании было. Кто про марсианцев талдычит, а кто башкир поминает! Не разберусь я что-то. Не знаешь? Сорвались словно на пожар, прости Господи!
– Мало что я знаю, сударь, – нетерпеливо сказал поэт. – Мне бы с Глафирой потолковать, за вчерашнее покаяться. Полонез ей первый обещал, да нечистая сила попутала. От стыда себе места не нахожу.
– Оно верно! Глаша едва не плакала, как тебя с Манефой увидала. Что ж, дело молодое, а дева та прелестью своей кому хочешь глаза затуманит… – дипломатично высказался хозяин. – Но уж больно хороша для нашего брата.
– Я трезво на вещи взираю, мне мои шансы лучше чем всякому ведомы.
– Ну и молодец. Что ж… Глаша, к тебе гости!
Маргаринов стал медленно подниматься по ступеням, а Тихон едва успел перебраться с неудобного кресла на другое, поближе к горящему камину, как в гостиную со стороны девичьей половины вбежала Глафира. Будто она пряталась невидимой и ждала только знака, чтобы явиться. Так оно, может, и было, хотя доброжелательства на лице девушки не читалось никакого – единственно вежливость к посетителю.
– Глафира Панкратьевна! – воскликнул Тихон и вскочил. – Примите мои извинения за вчерашний поступок. Простите ли мне досадное помутнение рассудка? Это все окаянная перцовая наливка!
– Только лишь она, Тихон Иванович?
Он промолчал и бросил взгляд на Маргаринова, который не особенно торопился покинуть молодых людей. Уловив внимание гостя к своей персоне, он все же возобновил подъем по ступеням, всячески показывая собственную немощь.
– Не знаю, Глаша, – вполголоса произнес Тихон и опустился в кресло, напротив девушки. Затем подвинулся к ней едва не вплотную и пристально поглядел ей в глаза. – Не могу сам себя понять…
– Что это, в самом деле, – прошептала она и также оглянулась на родителя. Тот, по счастью, уже скрылся наверху, однако вполне мог и затаиться, прислушиваясь. – Что за таинственность, Тихон Иванович? – Девушка печально накрутила едва прихваченные волосы на ладонь и вздохнула. – А то я не ведаю, что вы со всеми прочими по Манефе вздыхаете? В том странного нет ничего, она и красива, и богата. А тут еще знаки внимания от нее получили, вот у вас голова и вскружилась. Вы за тем лишь пришли, чтобы извинение мне принести за отложенный танец? – Она приготовилась встать, уперев руки в кресло и не глядя на поэта. – Будьте покойны, дружба наша не пострадает. Можете во всякий день к нам в гости являться. Вам чаю, может быть, или кофею заварить?