Дела человеческие - стр. 7

. У него не было ни малейшего желания ни уходить из эфира, ни отказываться от того, что давало ему силы не бросать свое дело, – от страсти к политике, от адреналина перед объективом телекамеры, от славы и ее преимуществ и, конечно, от власти, от этого ощущения всесилия, порожденного интересом публики и неизменными знаками почтения, которые все ему оказывали, узнавая при встрече.

Нарциссизм, навязчивое желание оставаться в кадре и блистать мастерством были его допингом. Он и теперь не сходил с экрана, но каждое утро пытался разглядеть в зеркале признаки неминуемого дряхления. А между тем он не чувствовал себя старым. Попытки обольщения – ибо он по-прежнему хотел нравиться – теперь сводились к обедам в компании коллег женского пола, предпочтительно моложе сорока, и начинающих писательниц, чьи имена он вылавливал в прессе осенью, в начале очередного литературного сезона, а затем отправлял им восторженные послания: «Ваш первый роман – лучшее произведение новой литературы». Они всегда ему отвечали, и только после этого он в самых смиренных выражениях приглашал их пообедать в ресторан, где было на кого посмотреть и кому себя показать; они соглашались, польщенные возможностью поговорить с зубром медийного мира, у него в запасе имелся миллион забавных историй, он купался в их восторженных взглядах, дальше этого дело не заходило, и все оставались довольны.

Здание телеканала представляло собой гигантский садок, кишащий юными созданиями: журналистками, стажерками, приглашенными гостьями, редакторами, ведущими, ассистентками. Иногда он ловил себя на мечтаниях о том, как он начнет жизнь заново с одной из них, сделает ей ребенка. Их было так много, готовых обменять свою молодость на надежность и покровительство. Он мог бы ввести их в мир медиа – и дал бы им фору в десять лет по сравнению с другими, – а сам на несколько лет помолодел бы, всюду показываясь с ними и заряжаясь от них свежей сексуальной энергетикой. Он знал все это отлично, однако ему не хватало цинизма: он не смог бы назвать любовью простой бартер. Кроме того, он никогда не решился бы бросить свою тайную подругу, Франсуазу Мерль, журналистку печатной прессы, получившую в семидесятых премию Альбера Лондра за потрясающий репортаж «Забытые в Палацио» о жилом комплексе в департаменте Сена-Сен-Дени[3]. Она начинала как журналистка отдела «Общество» в крупной ежедневной газете. Затем работала репортером, выпускающим редактором, заместителем шеф-редактора и, наконец, шеф-редактором, пока не потерпела поражение на выборах главного редактора. Теперь она числилась редакционным консультантом, и это мутное название уже два года позволяло обходить молчанием больную тему – неофициальное отстранение от работы, предвещавшее скорое увольнение на пенсию, чего она так боялась, пребывая все эти два года в депрессии и лечась анксиолитиками, чтобы как-то пережить бесцеремонную попытку выставить ее за дверь, хотя она чувствовала себя еще полной сил и на многое способной.