Дары ненависти - стр. 36
«Дурацкая идея, Джой. Ты бы со мной никогда так не поступила».
Если настойчиво думать о мертвом, то он услышит. В последние дни Джона слишком часто вспоминала покойного мужа, чтобы это прошло безнаказанно и для него, и для нее.
– Чистая салфетка, миледи.
Бейл с видом мученика за веру подал на серебряном подносе причудливо сложенный лоскут льна.
«Эк я их выдрессировал», – сказал до озноба знакомый и самодовольный голос. От его обладателя осталась горсть пепла, развеянная над морскими волнами рукой безутешной вдовы.
Бранду Никэйну в приданое к невесте-шуриа досталась не только прекрасная земля, годовой доход, исчисляемый баснословной суммой, не только развалины замков, фермы и пастбища, но и целая армия ленивых бездельников-слуг, паразитирующих на графских милостях. Мор, выкосивший в одночасье половину провинции, отчего-то не коснулся именно той части обитателей Янамари-Тай, без которой можно было и обойтись. Во всяком случае, так высказался Бранд, когда увидел грязь и запустение, организованное прислугой по случаю отсутствия хозяйской руки. Бейла новобрачный, помнится, собственноручно лупцевал по хребту обломком метлы.
«За дело, Джой. Исключительно за дело».
И опять же трудно не согласиться, что воровать господское серебро – преступление, за которое иной раз вешают.
«Как это мило, что ты сейчас на моей стороне. Семнадцать лет назад ты бурно протестовала против моей «тирании», – хмыкнул призрачный супруг. – Да ты никак выросла, девочка моя?»
«Убирайся! Ты умер, Бранд Никэйн. И что тебе не сидится там, где… где там положено сидеть? Ты мертв, – сурово напомнила ему Джона и добавила: – Убирайся, а то оставлю стеречь дом, как цепного пса».
«Уж и пошутить нельзя… Такая нервная. Пора обзавестись любовником, – съязвил дрожащий от сдерживаемого хохота голос. – И по статусу положено, и по норову…»
«А вот я сейчас!..» – вспылила мысленно графиня, блефуя.
«Уже убрался. Люблю и целую!»
Это и в самом деле ужасное проклятие – чувствовать мир как шуриа. Попервоначалу даже вилку было в руки брать не слишком приятно. Держать ее, видя вместо собственных смуглых пальцев лапку бабки – женщины столь недалекого ума, что родне пришлось ее отравить, пока не навлекла на семью позор и гнев императора. Или того хуже – сухощавые персты одного из предков-ролфи по отцу. Вилкам-то почти пятьсот лет, они помнят еще Великий Раздор и Вилдайра Эмриса. Люди помнят долго, а вещи – еще дольше.
На десерт были фаршированные орехами моченые сливы вприглядку с кисло-унылым выражением на лицах обоих сыновей.
– Много сладкого есть – вредно, – спокойно сообщила она юным страдальцам, вынужденным вкушать блюдо слишком полезное, чтобы быть вкусным.