Дар языков - стр. 32
Простодушный В. впал в ограниченную панику из-за ее решения покинуть проект, и Лиза отсиделась на женской половине: при свидетелях В. не мог так уж неистовствовать. Лиза надеялась, что В. не пропадет, «спарившись» с Ольгой, искренне переживала за него, но звонить, писать или как-то иначе поддерживать связь не собиралась.
9
Рыжий шел за Ириной, прикрывая веки, чтобы не слепило солнце. В поле зрения попадали икры и щиколотки Ирки, на подъеме в гору «впереди» значило «выше», тонкие-тонкие щиколотки таяли в тени, икры же туго светились: солнце швыряло на них яростные блики. Рыжий не поднимал веки, не видел бёдра и так далее, только каменистую или песчаную тропу и Ирку до колен. С каждым ее шагом под веками пульсировало в такт, словно под веками билось сердце. Отсчитывать шаги сердцу надоело: заныло, и Рыжий почти закрыл глаза. И почти увидел другие ноги: полные икры, незагорелые белые-белые подколенные ямки. Давно. Тогда…
Неделю назад сожгли Лильку. Толстую, вульгарную, крикливую, пошлую Лильку. Лильку-огонек сожгли. Со всей ее нетерпимостью, жизнелюбием, энергией, жадностью к жизни, ко всему. С ямочками под коленями, с пышными ягодицами и безразмерными грудями. В подъезде стало темнее – или казалось?
– Малявка, что не заходишь? Заходи, музыку послушаем, – попросил Максим-Рыжий.
– Макс, – неестественно обратилась к нему Ирка, – извини, мы с Лизой тут…
У Ирки появилась приятельница, наконец-то. Он стал не нужен. И свободен. Это хорошо? Он свободен от ее детского обожания, от невысказанной благодарности за тот далекий день, когда Ирка под Rammstein уснула в слезах на его диване? Это отлично! Он свободен! Но будь проклята эта Лиза! В этот день, когда Лильку отправили в крематорий, нет, уже неделя прошла – будь проклята эта неизвестная Лиза в эту неделю!
Ирка перепрыгнула лужицу мелкого щебня, мелькнула подошвой, интимной частью грубой кроссовки. Оранжевый квадратик вспыхнул почти посередине подошвы, там, где свод стопы. Оранжевый. Рыжий…
Лифт остановился этажом ниже, почему-то. На лестничной площадке у лифта, опершись локтем о перила, вальяжно расположилась тетка, соседка с нижнего этажа – вероятно, она вызвала лифт, чтобы спуститься, потому тот и остановился. Максим, еще просто Максим, ее хорошо помнил, хотя прочих соседей не узнавал – у этой ямочки везде, рыхлая такая, подвижная, смешливая, полу-пожилая: лет за тридцать. Соседка ухмыльнулась:
– Красавчик! Ах, какой красавчик вырос, и надо же – как раз надо мной! Любишь сверху, да?
Максим покраснел, наверное, до коленей. Ему казалось, что даже воротник его косухи, выдубленный и выкрашенный в черный цвет, побагровел вместе с ним.