Дар любви. Воспоминания о протоиерее Феодоре - стр. 38

У него никогда не было никакого превозношения ни в алтаре, ни в храме, ни в обиходе. Мне доводилось несколько раз слышать от него в разговорах с прихожанами, что он «в храме не главный, а главный в храме – Господь».

Надо сказать, отец Феодор имел яркий дар сближаться с людьми, пробуждая в них все самое лучшее. Как отрадно было видеть, что от исповеди к исповеди, которые батюшка проводил, не считаясь со временем, порой до полуночи, просветлялись лица прихожан. Он был прост в общении и доступен. Со стороны он мог показаться очень строгим, но строг и необыкновенно требователен он был прежде всего к себе, а милостив и любвеобилен – к другим. Тем, кто знал его ближе, было известно, что на самом деле это не строгость, а огромная любовь. Такая милость изливалась на всех, с кем сводила его судьба!

Я по всем жизненно важным вопросам обращался к отцу Феодору как к духовнику. Волей-неволей это со временем выстраивает иерархию в человеческих отношениях: с одной стороны, воспитывает в духе уважения, почтительного отношения к учителю, а с другой – закрепляет дистанцию. Отец Феодор во всех смыслах был моим наставником и учителем, что проявлялось в моем воспитании как священника и как христианина вообще. Но между нами никакой дистанции не было. Правда, я всегда обращался к нему на «вы», хотя он всегда говорил мне «ты», и это понятно. Он не за панибратство нарушал дистанцию, это были более высокие дружеские отношения.

Огромным потрясением для меня было то, что отец Феодор примерно через полгода стал иногда исповедоваться у меня. Для меня было высочайшим моментом ответственности и доверия, когда он мне открыл свою душу. И могу сказать, не нарушая тайны исповеди, что перед крестом и Евангелием батюшка открылся человеком еще большей глубины и чистоты, чем в повседневном общении. То, что он доверял свою душу молодому священнику, с величайшей серьезностью, с глубочайшим доверием относясь к благодати священства, к опыту жизненному, меня поразило и сделало нас духовно близкими людьми. Эта близость проявлялась порой в совпадениях оценок, мыслей и даже в проповедях.

Бывало, я спрашивал у него: «Какие мысли прозвучали в вашей проповеди на поздней литургии?» Он отвечал, и мы с удивлением оба отмечали, что я на ранней, а он на поздней литургии говорили почти одно и то же. И это не потому, что у нас были какие-то общие источники для подготовки, оба мы часто говорили проповеди экспромтом. Батюшка нашел этому такое объяснение: «Как же может быть иначе? – говорил он. – Ведь мы у одного престола служим!»