Дар - стр. 29
Хиен вопреки собственным же словам ухитрился как-то научить Ильнара этому самому смертному бою, что называется, «на голом месте». Ну так ведь где Хиен, а где Ильнар…
– А скажи, мил человек, – с угрюмым видом заговорил воевода. – Вот если б дрогнула у меня рука и остановилось бы копье на пару вершков дальше, чем следовало, что тогда?
– Тогда бы мы с тобой сейчас не разговаривали, – не раздумывая, ответил чужак.
Воевода усмехнулся, но потом, покосившись на спутника, посерьезнел. Что-то в тоне гостя подсказало Ильнару, что тот вложил в свои слова совсем не тот смысл, который в первое мгновенье пришел бы на ум всякому, кто их услышал.
Чужак был на полголовы ниже воеводы и раза в полтора уже его в плечах, худощавый, со скупыми движениями и отрешенным, даже скучающим взглядом, он не производил впечатления грозного противника. Но после того, что случилось у ворот, Ильнар готов был поверить в то, что в этом неказистом теле и впрямь кроется сила, с которой ему, если что, пожалуй, и не совладать.
Воевода нахмурился. Он был совсем еще не стар (добрая половина бойцов княжеской дружины была постарше него) и по праву гордился тем, что, набрав медвежью силу, все еще, несмотря на изрядную стать, умудрялся сохранять юношескую подвижность. Ильнар привык быть сильнее всех. Неважно – в борьбе ли на руках, в кулачном ли бою или во владении оружием, в княжеской дружине ему не было равных. Конечно, где-то там, в городах и весях необозримого Тридолья, возможно, и нашлись бы богатыри, которые одной левой уложили бы воеводу на обе лопатки, но до сего дня Ильнар таких не встречал. Его ратники смотрели на него с уважением и невольной завистью, и ему казалось, что так будет всегда.
И вдруг тщедушный чужак выставил его неуклюжим слабаком перед его же людьми. И, что самое неприятное, сделал это не хитростью, не обманом, а действительно по праву лучшего. И ведь Ильнар сам полез на рожон, чужак лишь отплатил ему той же монетой. Все было правильно и обижаться, вроде бы, не на кого. И все же…
Вообще отношение Ильнара к ведунам было довольно сложным, и на то были свои причины. В детстве, слушая рассказы стариков об этих нелюдимых, таинственных и страшноватых охотниках на нежить, будущий воевода втайне им завидовал. Да, ведунов не слишком любили, да, многие их побаивались, но при этом все признавали их непревзойденную силу, храбрость и… Назвать ведуна благородным вряд ли у кого-то повернулся бы язык, но все же какое-то подобие этого качества было им присуще. Никто и никогда не слышал о том, чтобы ведуны разбойничали, насильничали и вообще вмешивались в людские дела без того, чтобы их об этом загодя попросили. Другое дело, что плата, которую ведуны требовали за свои услуги, зачастую была, мягко говоря, необычной. Впрочем, иногда они вообще не брали никакой платы или просили за труды чистую безделицу. Но бывало и так, что заламывали они непомерную цену, забирали у людей самое дорогое, а то и вообще уводили кого-то из спасеных с собой. Когда на время, а когда и насовсем. Кто-то пытался с ведунами торговаться, но быстро понимал, что ждать от них уступок – все равно, что дожидаться рачьего свиста. Кто-то бежал за помощью к жрецам, но те, как только речь заходила о ведунах, враз теряли всю свою отзывчивость и предпочитали угрюмо отмалчиваться, ссылаясь только на волю Богов. А поскольку звали ведунов на подмогу лишь в самых крайних случаях (и чаще всего именно по совету тех же жрецов), людям волей-неволей приходилось идти на их условия – помирать-то никому не охота, особенно если видишь способ спастись, пусть и немалой ценой! Народной любви ведунам это, конечно, не прибавляло, но им, похоже, было наплевать.