Цыган - стр. 77
– Это, Настя, карты не школьные. И на заочное мне уже поздно. Они у меня еще с тех пор сохранились, как я в разведке служил.
– Зачем же они тебе понадобились теперь?
– На них, Настя, осталась вся моя стежка на войне.
– Пора уже об этом забывать.
– Об этом, Настя, никогда не нужно забывать.
– А то, может, они тебе тоже бэш чаворо говорят?
– Нет, кочевать, Настя, я уже больше никогда не стану, это совсем другое, а к своим товарищам – и какие живые, и какие давно уже мертвые лежат – меня иногда тянет. Сам не знаю почему.
– А я знаю. С чего это ты вдруг вздумал, что совсем уже старый? Ты что же – умирать собрался?
– Откуда, Настя, ты это взяла?
– Это только к старости и перед смертью люди начинают всю свою прошедшую жизнь ворошить. Вспоминают и начинают своих бывших товарищей искать.
– Не совсем старый, Настя, но и не молодой уже.
– А вот я тебя, дура, все еще молодым считаю.
– Спасибо тебе, Настя.
За стеной помолчали, и потом она глухо сказала:
– Мне твое «спасибо» ни к чему.
Неужели же он так и не понимает, чего она добивается от него, чего хочет?! Или же он хоть и отвечает, а не слышит ее, она говорит ему о своем, а он думает свое. Так бывает. Но чтобы понять, чего она добивается, вовсе и не обязательно вслушиваться в смысл ее слов, а только в голос. Как будто у нее в горле какой-то комок или струна. То вся так и натянется, то опять ослабнет.
– Иногда может показаться, что ты сюда приехал насовсем, а иногда поглядеть на тебя – тот же приблудный гусь при чужой стае. Каждую минуту можешь подняться и опять полететь. Что ты сам об этом думаешь?
– Чтобы на это ответить, Настя, нужно время.
– Сколько же тебе для этого еще надо времени?
– Этого я не могу сказать!
– Лучше бы ты сюда совсем не приезжал.
– Почему, Настя?
– Тебе хорошо: приехал, пожил и опять уехал, а до других, кто за это время к тебе мог привыкнуть, нет дела.
Его голос за стеной покорно сказал:
– Хорошо, Настя, я могу и теперь уехать.
– Куда?
– Куда-нибудь.
– Значит, тебе уже не нравятся эти места?
– Нет, места хорошие.
– Или люди?
– Как ты сам будешь к людям, так и они к тебе.
– Уехать, конечно, легче всего… А ты думаешь, мне легко здесь от своих же цыганок терпеть? Да и некоторые цыгане уже в глаза не глядят. Говорят, что из-за своей выгоды могла бы и родную мать в ложке утопить. А какая мне от всего этого выгода, какая?! Бывает, и мне иногда хочется завязать глаза и бежать от всего этого в город, и жить там, как все люди живут, да не могу. Мне детишек жаль бросить. И цыганских, и нецыганских. Я за это время уже успела привыкнуть к ним. У той же Шелоро одних дошкольников шестеро. Двоих она, когда уезжает на промысел, с собой берет, а еще четверо клубятся, когда они дома, некормленые и в грязи. Приходится их и на ночь в детском саду оставлять, и самой с ними оставаться. А тут и главный бухгалтер конезавода ругается. У нас, говорит, детсад, а не круглосуточный интернат, и по смете нет такой статьи, чтобы детей от живых родителей на полное государственное обеспечение брать. Но что же с ними делать? Они же не виноваты, что у них такие мать и отец.