Цыган - стр. 2
Но вернемся к Будулаю и Клавдии. Отец вдруг стремительно вскочил из-за стола, бросил: «Обедать не зовите» – и бегом поднялся в мезонин. Оттуда долго доносились его тяжелые шаги, потом он что-то двигал, гремел печной дверцей – в ту пору у нас было печное отопление и зимой обычно горели три, а то и четыре печки. Потом читал что-то вслух довольно громко, несколько раз сказал решительно и громко: «Нет! Только не это!» Спустился уже ближе к ужину – грустный, осунувшийся, с потухшим взглядом. «Пойду гулять», – сказал едва слышно, надел тулуп, шапку. Было морозно и звездно. Я слышала, как под его ногами скрипит снег, видела его печальную тень на снегу… Поняла безошибочно: что-то случилось с Будулаем или Клавдией. Скорее всего, судьба снова их разлучила…
Я рассказала всего об одном коротком эпизоде из истории создания романа «Цыган», истории длинной – в сорок с лишним лет. Калинин всегда уходил с головой в творчество: писал ли он статью для центральной газеты, очерк, повесть и так далее. Но в истории с Клавдией и Будулаем это был не уход, а самое настоящее отшельничество. Часто он завтракал, обедал, ужинал в своем мезонине, машинально что-то жуя, глотая. Бывало, не брился по несколько дней – а ведь сам до глубокой старости оставался всегда аккуратным, подтянутым, чистым до душистого блеска.
Разумеется, Отец не мог отказаться от своих обязанностей депутата Верховного Совета. Разумеется, в нашем доме практически каждый день бывали люди – и местные, и издалека, и по делу, и просто так… Я видела, Отец с трудом переключается, то есть возвращается от Будулая, Насти и других – так и хочется сказать, в ту пору самых близких для него людей – к жизни реальной, к депутатским хлопотам, к письмам друзей. «Поставь мне Первый концерт Чайковского в исполнении Вана Клиберна, – просит он вечером. Слушает музыку внимательно, иногда смахивая украдкой слезинку. Или просит найти пластинку с романсами Глинки. Говорит потом: – Музыка мне делает больно. Я чувствую себя незащищенным от всех стихий, чувств в первую очередь. Без этого художнику нельзя. Для него не существует чужой боли, чужой радости… Душа должна быть растревоженной, только тогда имеешь право взяться за перо. Равнодушным и отстраненным оно служит неверно…»
А потом, уже в разгар весны, я слышу, как Отец бегом спускается по лестнице из мезонина, чуть не падая внизу. Глаза у него блестят восторженной радостью. «Шелоро сказала ей. Она ей все сказала… Эта Шелоро очень интересная личность: появляется внезапно там, где она необходима как воздух. Рассказала Клавдии, что Настя вышла замуж. Не за Будулая, а за русского. Того, который ей проходу не давал. За Мишку Солдатова. Клавдия обрадовалась… Надавала Шелоро яиц, зерна, хлеба, одежды для деток. Готова была все из дома вынести за такую радостную весть…»