Цветок зла. Городские легенды - стр. 45
И только Снежному королю, в отличие от юного несносного гусара, удавалось свое одиночество нести достойно в этом мире, не обвиняя всех и каждого в собственных провалах и неудачах. Просто он был рожден королем и рыцарем, и никогда об этом не забывал.
Мистика окружала его повсюду, но был особенный символ, перебравшийся из самых страшных видений безумного Эдгара – черный ворон, которого оставляет Повелитель Тьмы тому, с кем заключена была сделка. Оставляет он его как напоминание о совершенном. Этот странный ворон на любой его вопрос, на любой порыв произносил одно только слово: «Никогда». Он понимал, что именно так все и будет.
Ни жизни, ни любви, ни бессмертия, ничего в его реальности не было реально. Так и любовь, и страсть, и жизнь сама превращается в странную игру с судьбой, словно он мог в один прекрасный момент все изменить, если сделать еще один шаг. Но шаг делался, а вместо странного и прекрасного света была снова метель и кромешная тьма.
А когда он видел своего Ангела, тот спрашивал его:
– У тебя есть стихи, разве этого недостаточно?
И вечный противник его отвечал на тот же безмолвный вопрос:
– Пред гением судьбы пора смириться, сер
Ему не суждено было стать Фаустом, или Донжуаном, или Гамлетом, все они были слишком земными и, в сущности, ничтожными созданиями. А он никогда ни у кого, ни о чем не просил. Боги не просят, и ангелы не просят. Это к ним обращаются с молитвами и мольбами. И обращались, все время, на каждом шагу. Первая поэтесса, влюбленная в него с первого до последнего мгновения своей жизни оставалась богомолкой, и та, которая никому не подчинялась, и не решилась приблизиться, молилась:
Плачьте о мертвом ангеле, – призывала она, и рыдала вся страна, все, кто мог в те августовские дни понять, кем для них был тот, который ушел, едва переступив свой сорокалетний рубеж.
Они молились, но в жизни его не было любви, и он расставался с ними безжалостно.
– Ты уйдешь, – говорил ему бес, но и через много лет после ухода, каждая девица, которая хоть что-то смыслит в поэзии, будет мечтать о том, чтобы провести с тобой ночь.
– Это должно меня радовать?
– Как хочешь, но так будет, никто из предшественников не мог и мечтать о таком.
А он меньше всего мечтал о ночах с женщинами – ночь предназначена, для старинного дела – поэзии, после того, как лихо прокатишься на рысаках с самой обаятельной, и возникнет признание:
Нет, я не первую ласкаю,
И в четкой строгости свой,
Уже в покорность не играю,
И царств не требую у ней.
Они были, конечно, но они растворялись в той самой метели, оставляя след на страницах его творений, но не заснеженной душе.