Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря - стр. 42
Елена Кочеткова-Гейт
В облике отца Александра, в его речи, самой манере разговора, поведении не было абсолютно никакой стилизации под древнее Православие, что считалось модным в то время среди неофитов, да и в наши дни, к сожалению, широко распространено в «младостарческой» среде. Отец Александр никогда не изображал из себя ни «старца», ни «угодника», не было в нём ничего нарочито «иконного», «житийственного», не складывал он особым образом ручки, не возводил очи горе́, не склонял долу скорбное чело, не пугал людей испепеляющим взглядом грозного «пророка», не повергал в замешательство высоким витийствованием на церковнославянском – хоть и священном, но непонятном простому человеку языке. Но каждого: и простодушного ребёнка, и робкую девушку, и сомневающегося студента, и замученную заботами мать семейства, и учёного мужа, и неграмотную старушку мог утешить, вдохновить, поддержать, разбудить сердце для духовного делания своим ясным, мудрым и точным словом, одарить лучезарной улыбкой, согреть сердечным теплом.
Юрий Кублановский
Внешность отца Александра теперь растиражирована на бесчисленных фото, но, в основном, поздних, уже перестроечных, когда стало «можно». Тогда же – ещё без седин, с блёсткими маслинами глаз, порывистый, напористый, но не авторитарный – он был со мной одновременно и прост, и безусловно хотел завоевать и понравиться. Да и куда было от него деться, к кому идти? Сразу почувствовал: это мой духовник. Имея дело, в частности, с литературной и художественной богемой, отец Александр сводил до минимума духовное утеснение, пас отнюдь не жезлом железным, меру подчинения нередко определял сам «пасомый». Но при этом подобающая дистанция между твёрдой праведностью отца (как мы его называли) и греховной расслабленностью – не размывалась.
Как и большинство людей выдающихся, отец Александр умел сразу задать разговору высокий тонус, из Новой Деревни каждый уезжал с частичкой его энергии, которая потом ещё не один день сберегалась. Сохранялась и приходившая при общении с пастырем кристаллизация мысли и настроения.
Владимир Леви
Казалось, в музыке этой жизни нет никакого самоусилия, никакого преодоления. Но однажды признался: «Не жаворонок я, доктор. Сова, как и ты. Даже филин. (Взглядом из-под очков жутко похоже изобразил птицу филина. Великолепный актёр. Много искушений было заподозрить, что даже и лицедей, а вот чего не было, того не было.) Вечером спать не хочется, мозг бурлит, завод на всю ночь. А утром…»
А ранним утром ему каждый день нужно было идти на службу в свой храм – по той самой дорожке, где утром последним, роковым утром, удар убийцы украл его кровь…