Цвет тишины - стр. 63

– Не каждые родители вот так пойдут изучать язык жестов.

– Им повезло с родителями. Когда Ханс играл в хоккей, родители всегда приходили посмотреть игру, поддержать его. И Ирсу тоже не кинули. Поддерживают и его, и ее. Когда Ханс ломал на игре ноги, они ездили к нему в госпиталь каждый день. Когда понадобилось изучать язык жестов, они взялись изучать язык жестов. Потому что они семья. Так всегда Ханс говорил. Мы же семья.

– Да, – Тори кивнула, – повезло.

Теперь все это было в прошлом. Картинка потихоньку стиралась из памяти. Сейчас, на темной набережной, плечо к плечу с Тори, Тахти попытался вспомнить их лица – своего отца, Ханса, Ирсы, их родителей. Общие черты вспомнил – дорогие костюмы отца, его темные волосы, привычку сдвигать брови на переносице. Вспомнил широкую спину Ханса и тоненькую фигурку Ирсы, рядом с ним она всегда выглядела как ребенок. Но написать по памяти портрет он бы уже не смог, даже если бы владел кистью. Постепенно настоящее вытесняет прошлое, и мы уже помним не прошлые события, а истории, которые рассказывали другим. Так работает память. Так она пытается уберечь нас от боли. Не очень успешно.

– Придумала! – сказала Тори. – А давай ты меня научишь языку жестов? Я тогда тоже смогу с Юдзуру разговаривать.

– Да я ж сам его не знаю толком.

– Но вы же как-то разговаривали?

– Вот именно что как-то. Серый меня по сто раз переспрашивал.

Тори заглянула в его лицо.

– Почему ты называешь его Серым?

– Он сам попросил, – Тахти пожал плечами.

– Почему?

– Не знаю.

– Научи, – сказала Тори. Она обогнала Тахти и теперь шла спиной вперед, и глаза ее слезились от ветра. – Мне грустно, что он всегда один.

– Ладно, – сказал Тахти. – Но я тебя предупредил.

Она засмеялась и снова пошла с ним рядом. Они шли рядышком, словно так им было теплее.

Вот она, совсем рядом, навьюченная и уютная в своем бесконечном пушистом шарфе. Тахти хотелось зарыться лицом в ее шарф, обнять ее, коснуться груди… Как в тот день, когда они впервые переспали. Что бы он ни делал, все равно возвращался к тому дню, лелеял его в памяти. Они сидят за одним столом, ее волосы падают вдоль тонкой, белоснежной шеи. Она не улыбается, и ее поэтичный, слегка нуарный образ выглядит болезненно и прекрасно. От нее пахнет мятой и ириской, как из китайской шкатулки, она сидит совсем рядом, и их колени соприкасаются. Ее руки играют с невидимыми птицами, то и дело порхая у его плеча. Тахти уже не дышит, он забыл как это делается, он весь принадлежит ей, он дышит ей.

И как только все это получилось, что он встречается с девушкой, чья молочная кожа соткана из света полной луны, и может дотянуться до ее души, коснуться кончиками пальцев горячего, невесомого птенца, которого она лелеет в своих тонких руках? Он знал ее так интимно. Знал ее привычки, настолько личные, что сводят с ума.