Цвет тишины - стр. 2
Отец сидит на камне и всматривается в военный бинокль. Когда он машет ему рукой, отец машет в ответ и жестом зовет подойти, передает бинокль.
– На два часа, большой пестрый дятел.
Он смотрит в указанном направлении. Листья, ветки, свет и тень. Замечает не сразу. А потом да, видит. Крупная птица, пестрое, черно-белое оперение, яркая, алая шапочка.
– Красивый какой…
Он бы достал фотоаппарат, он в рюкзаке, но на таком расстоянии нужно снимать на трехсотый телевик, а на тушку накручен обычный штатник. Оставалось только рассматривать птицу в бинокль.
– Они добывают насекомых из-под коры дерева с помощью клюва. А опираются на хвост. Иногда они находят консервные банки и стучат в них клювом, чтобы позвать других дятлов. Селятся чаще всего в дуплах мертвых деревьев.
Босой, он сидел на кушетке, свесив ноги. Вопросы, уколы, тычки. Звон в ушах. Ноги все были в мозолях от долгой ходьбы. Они обошли за эти пару месяцев весь город, и в нем еще по-прежнему осталось столько неоткрытых, новых мест. Он отснял несколько пленок – в основном, слайды. Это был город пышных парков, красивых старых домов, узких улочек, где разноцветные фиалки в кадках стояли прямо на тротуарах, а тени лежали то синие, то сиреневые, то зеленые.
Он не проявил их. Собирался наскоро, не взял с собой ни одной отснятой пленки. Там, на них был мир, который потрескался кракелюрой, расползся от сырости и выцвел.
Он и фотоаппарат-то кинул в рюкзак не для того, чтобы снова снимать. Он вообще больше не хотел брать его в руки. Отраженный свет, который мы видим, который остается на пленке. Пойманный в плен миг, приправленный вечностью – жестоко, прекрасно, бессмысленно. В тот день он ненавидел фотографию. Ненавидел фотоискусство. И ненавидел мир, до которого не мог дотянуться.
Он ждал на лавочке в коридоре, около двери в кабинет. У окна стоял Фольквэр Штайн из службы опеки, смотрел куда-то вдаль, но не уходил далеко. Где-то в дальней части коридоров хлопнула дверь, зашуршали тихие шаги. Эхо, наслаиваясь, становилось громче. Силуэты людей качались, проплывая мимо – один в белом, другой в темном, они размеренно удалялись, уходили прочь, пока не исчезли за дверью в конце коридора. Он прислушивался, но они шли молча, отчего на мгновение показалось, что мир лишился не только цвета, но и звука. Белое и серое, других цветов не осталось. Монохромное, гнетущее безразличие, вытравленное до стерильности.
Он закрыл глаза. Перед ним – сопки, холмы, лес. Он смотрит в военный бинокль в указанном направлении. Листья, ветки, свет и тень.
Никого. Он остался один. Птицы не поют. Кругом тихо, и от этой тишины до боли звенит в ушах. Он закрывает голову руками. Затыкает уши, зажмуривается.