Цой. Последний герой современного мифа. Новая редакция - стр. 11
Другим довольно частым развлечением нашим было шляться по городу. Без цели, но не где-то во дворах, пугая прохожих, а по каким-то центральным улицам, отмахать весь Московский проспект и свернуть до Невского, а то и до Староневского проспектов. Это было легко. А если встретится какой-то кинотеатр, то всегда было интересно и в охотку зайти в него. Седьмой класс вспоминать трудно, совсем детский период: снежки, каток… А вот когда мы начали взрослеть – это, наверное, 10-й класс (те, кто в него не попадал, шли в училище или ПТУ, как Цой), – мы начали пробовать жизнь. Стали интересны сигареты, стала интересна выпивка. Мы уже сравнительно повзрослели, и впереди нас ждала большая жизнь, и можно было говорить уже про армию, про профессию и о том, что не просто кому какая девчонка нравится, а кто с какой ходит…
Витя жил, все знают, на углу Московского проспекта и Бассейной улицы (д. 41). Это довольно замечательное здание, потому что на нем единственный в Питере шпиль – попытка Ленинграда в 40–50-х годах угнаться за Москвой. Жил он на втором этаже, в невзрачной коммуналке, там и сейчас под окошками остановка 63-го и 13-го автобусов. У него дома я наблюдал его за рисованием и даже храню несколько его рисунков. Он рисовал мою подружку, а также подарил две красивые акварели-натюрморта плакатного формата с какими-то фирменными импортными бутылками.
Так получалось, что почти все сборища были все-таки в моей квартире. У меня их было две. Папа с мамой жили отдельно и всегда были в командировке. Или там, или там мы проводили время. Водку тогда пили редко, обычно вино или какой-нибудь портвейн. Причем пили из пиалок, которые привозил мой отец. Надо сказать, что Витя в этом плане был более продвинутый. Как-то я ему говорю: да давай вина-то, а он: нет, давай портвейн. Мы чокнулись, выпили… У меня перехватывает дыхание, я тянусь за огурцом или что там могло лежать на столе, за колбасой, он в это время, пользуясь своими длинными руками, перехватывает мою руку, сжимает ее со словами: ”Нет, нет, нет. Вот терпи-терпи“. Глаза у меня выпучены, но через полминуты дыхание восстанавливается, он меня отпускает и говорит: ”Закуси, вот теперь закуси“. И когда у меня уже совсем улыбка на лице, он заканчивает: ”Вот теперь ты понял, как это хорошо“. Нет, мы не были пьяницами, конечно нет. Это обычное пацанячье взросление…
В нем вообще тогда было больше фартовости, ловкости… Он где-то достал ботинки по большому блату, модель тогда называлась ”носороги“, здоровые такие полуботинки, очень, я бы сказал, такие тупорылые. Так они были у него не просто фирменные, они были еще и многоцветные. Какие-то зеленые, красные проплешины, наверное и белые были, на черном фоне. Он натирал их бесцветным кремом и мечтал о цветных кремах. Кто-то ему сказал, что за границей продают отдельно красненький, зелененький, синенький крема именно вот для таких ботинок. Потом даже кто-то из старших ребят из Германии ему привез какой-то один цвет, красный по-моему. Витя выставлял эти ботинки носками к двери в прихожей. Причем на расстоянии шага, чтобы, не дай бог, на них не наступили. Я таких ботинок не видел, наверное, вот уже с тех лет. Тогда это было супермодно…».