cнарк снарк: Чагинск. Книга 1 - стр. 34
Хазин сломал о крышку ноготь, отгрыз, выплюнул в окно.
– Чичагин, – сказал я. – Всем известно, что он был… последовательным противником атомных станций.
– И сторонником целлюлозных комбинатов?
Хазин пустился во второй приступ на банку, в этот раз впился в крышку двумя руками.
– Не устану повторять – Чичагин всегда думал о простом народе, – сказал я. – И если вдруг какой хазарянин собирался ставить шинок, кружало или, допустим, АЭС, немедленно выражал решительный протест, в том числе и прямым действием…
Хазин сорвал крышку и жадно отпил из банки несколько глотков.
– В музей, однако? – спросил он.
– В музей.
Хазин вернул пиво под заднее сиденье. И поехали.
Хазин, похоже, разведал короткую дорогу, он не повернул к мосту, от переулка Глухого вырулил к переулку Горького, затем сквозь кусты сирени вниз, к старой водокачке. Тут Хазин не удержался, остановился и несколько раз сфотографировал заросший мхом цоколь из толстого серого камня, чугунный кран, кирпичную башню и число 1903 под крышей, выложенное черным чугуном. Отстрелявшись камерой, Хазин выскочил из машины, подбежал к водокачке, открыл кран. Хазин намочил голову, напился и долил воды в банку пива.
– Чтоб как в старые времена, – пояснил он. – По-настоящему, пиво-воды…
– Поедем, Хазин, время, – напомнил я. – Полдня прошло.
– Полдня прошло, а роги не растутся!
После водокачки Хазин вступил в отличное настроение, пока мы добирались до старого переезда, он рассказывал, что ему не нравится в Чагинске.
– …Если кроме того что булки руками в магазинах подают, а девки нормальные давно поделены, то вот еще что. Тут постмиллениум в полный рост. Понимаешь, одни местные думали, что всему свирепый пушок, и уже делили участки на кладбище, другие надеялись, что все наладится и Москва – Улан-Батор наконец здесь остановится, но тысячелетие кончилось, планета провернулась, и ничего не произошло. Старый мир не спотыкнулся, а новый не начался. Они оказались словно в вакууме! И как результат – у всех аборигенов махровая фрустрация! Вон, посмотри!
Хазин указал на крепкую старуху, на плечах перетаскивающую велосипед через железнодорожные пути.
– Это, кажется, Снаткина, – сказал я.
– Так это же все объясняет!
Хазин притормозил, высунулся в окно.
– Женщина, вы знакомы с адмиралом Чичагиным? – спросил Хазин.
Старуха не ответила, стремясь через линию, шагала, держа велосипед как коромысло.
Снаткина. Я вспомнил. Мы с бабушкой сидели на веранде, мыли ноги в тазу нагретой за день водой, бабушка смеялась, пилила напильником съеденные кислотой ногти и уверяла, что до «двухсотых» не доживет никак. И когда я однажды спросил почему, бабушка ответила, что нет ничего там, за «двухсотыми», для нее, потому что там будет другой народ, а старому на этом месте никак не разжиться.