Цирк зажигает огни - стр. 35

Как-то днём, проходя по мосту через Оку, я увидел, что он, сидя на краю одного из плашкоутов, удит рыбу; я остановился и смотрел на него до поры, пока он не кончил ловли. Вытаскивая на крючке ерша или окуня, он брал его в руку, подносил к своему лицу и свистел тихонько в нос рыбе, а потом, осторожно сняв её с крючка, бросал в воду. Надевая червяка, он что-то говорил ему; когда из-под моста выплывала лодка, он снимал шапочку без козырька и любезно кланялся незнакомым людям, а когда ему отвечали, делал страшно удивлённое лицо.

Другой раз я встретил его на горе, около церкви Успения. Он смотрел на ярмарку, клином врезанную между двух рек, держал трость в руках, перебирая по ней пальцами, и тихонько посвистывал, как бы играя на флейте. Издали через реку доносился глухой, чуждый шум; по воде ползали пароходы, точно большие жуки; где-то далеко горели леса; в дымном небе неподвижно стояло тускло-красное солнце. Мне было очень жалко этого человека.

Я выдумывал разные истории, в которых англичанин играл роль благородного героя, уснащал его всеми известными мне достоинствами и любовался им. Он напоминал мне людей Диккенса, упрямых в злом и добром.

Не знаю, что именно дал мне цирк, кроме того, что в нём я увидел людей, которые красиво рискуют жизнью ради удовольствия ближних, – но я думаю, что и этого достаточно. Я смотрел на них сквозь книгу Гонкура, мемуары Файмали и чувствовал к ним почтительную зависть, ясно понимая, что эти люди нужнее меня на земле…

1914

С лёгким сердцем, с сознанием исполненного долга кладу я перо… После долгого утомительного странствования в пустыне, однообразной, не ласкающей глаз яркими красками, перед художником вдруг открывается красивый пейзаж, – рука его невольно тянется к кисти… И я был, как этот художник, которому в сумеречный осенний вечер в толпе безличной, пошлой человеческой обывательщины блеснула в глаза фантастически сказочная жизнь. Я не льстил и не льщу: нельзя говорить о соловье, когда он поёт на восходящей радостно заре, нельзя говорить о нём, что он льстит солнцу. Люди скупы на радость, на смех, охотнее украшают они свою грудь потухнувшими чёрными бриллиантами печали и страданий, чем искрящимися алмазами радости и смеха… Анатолий Леонидович был тем волшебником, который чёрным бриллиантам дал искру огня, в отравленный источник печали влил каплю, одну каплю живой воды – смеха – и сделал его целебным, дающим силу и жизнь… Здесь не было волшебства, ни ловкости рук: он просто взял человека современности, угрюмого, мрачного, – и из тёмного угла печальных воспоминаний вывел его под брызжущие лучи солнца смеха… Человек стал жить… Сухие моралисты скажут, что жизнь Анатолия Леонидовича двигалась по кругу порока, что пульс его жизни бился не в один такт с маятником добродетели… пусть говорят это те, кто свою жизнь засушивает для нравоучительной коллекции добродетельных высоконравственных людей, кто ещё в жизни прикалывает себя булавкой смирения и не живёт, а висит на поучение шаловливым детям, которых иногда берут за ухо, подводят к коллекции добродетельных людей и говорят: смотрите, вот пример для вас…