Цирцея - стр. 12
Глядя в пустой кубок, я собиралась с духом.
– Ты помогал смертным. За это тебя наказали.
– За это.
– А какие они, смертные, мог бы ты рассказать?
Детский был вопрос, но Прометей серьезно кивнул.
– Одного ответа не дать. Все смертные различны. Единственное, что их объединяет, – смерть. Знаешь такое слово?
– Знаю. Но не понимаю.
– Как и всякий бог. Тела смертных рассыпаются в прах. А души превращаются в холодный дым и улетают в подземный мир. Там они не едят, не пьют, не чувствуют тепла. И все, к чему они тянутся, ускользает из рук.
У меня мороз по коже пробежал.
– И как они это выносят?
– Как могут.
Догорали факелы, тени обступали нас, как темная вода.
– Правда, что ты отказался просить прощения? И что тебя не поймали, ты сам признался Зевсу во всем?
– Правда.
– Зачем?
Он смотрел на меня пристально.
– Может, ты мне скажешь. Зачем богу так поступать?
Я не находила ответа. Навлекать на себя божественное возмездие казалось безумием, но как произнести это, стоя в луже его крови?
– Не всем богам быть одинаковыми, – сказал Прометей.
И тут я не знала, что ответить. Из коридора донесся отдаленный возглас.
– Тебе пора. Алекто надолго меня не оставляет. Ростки ее жестокости, подобно сорнякам, всходят быстро, их то и дело нужно сечь.
Странные слова, подумала я, ведь секли-то как раз его. Но мне они понравились, в них будто крылся секрет. Снаружи вроде бы камень, а внутри – семя.
– Тогда я пойду. С тобой ведь… все будет хорошо?
– Вполне. Как тебя зовут?
– Цирцея.
Он, кажется, слегка улыбнулся? А может, я льстила себе. Меня бросало в дрожь – столько я совершила поступков, больше, чем за всю свою жизнь. Я оставила его, пошла обратно по обсидиановым коридорам. Боги в пиршественном зале всё пили да смеялись, полулежа друг у друга на коленях. Я наблюдала за ними. Ждала, что кто-нибудь отметит мое отсутствие, но нет, никто и внимания не обратил. С чего бы? Я ничто, камешек. Обычная девочка-нимфа, одна из тысячи тысяч.
Незнакомое чувство нарастало во мне. В груди словно пчелиный рой гудел, почуявший оттепель. Я пошла в сокровищницу отца, полную сверкающих богатств: золотых кубков в форме бычьих голов, ожерелий из лазурита и янтаря, серебряных треножников, точеных кварцевых чаш с изогнутыми, как лебединые шеи, ручками. Больше всего мне нравился кинжал с мордой львицы, вырезанной на рукояти слоновой кости. Один царь преподнес этот кинжал отцу в надежде заслужить его расположение.
– И заслужил? – спросила я как-то.
– Нет, – ответил отец.
Я взяла кинжал, пошла в свою комнату. Бронзовое лезвие поблескивало в свете свечи, львица скалила зубы. А снизу была моя ладонь, мягкая, без линий. Ни шрама не останется на ней, ни гноящейся раны. Ни малейшего следа прожитых лет. Я поняла, что не боюсь предстоящей боли. Иной страх захватил меня: вдруг клинок ничего не порежет? Пройдет сквозь руку, будто погружаясь в туман.