Циничный, бесстыжий, влюбленный - стр. 7
Грандилевский мысленно поморщился. Хоть и травма, но приходилось соблюдать режим.
«Все булки-чебуреки побоку, – тоскливо подумал Пит и, невдалеке от моря, нашел пафосный ресторан с белыми, как паруса развевающимися занавесками, синими стенами и чудесным видом на море.
– Шашлык, салат, кофе, – велел он официанту, а сам устроился поудобней в плетеном ротанговом кресле, надвинул на глаза купленную за углом бейсболку и тупо уставился на плескавшееся невдалеке море.
«Вот странно, – про себя усмехнулся Грандилевский. – Видел я и другие моря и океаны. Так почему же только при виде Черного сердце стучит так радостно и душа ликует «Море-море!»? Если разобраться, – Пит вгляделся вдаль, где в небе парил парашют с красным куполом. – Это счастье от вида моря корнями уходит в детство, когда ехал в лагерь и со второй полки высматривал голубую гладь. Когда выспрашивал у отца, почему море назвали Черным, если вода в нем синяя? Когда мама… – Грандилевский осекся, а мысли потекли в другую сторону. – Когда вообще я понял, что мама пропала? – в который раз мысленно дал себе по лбу Пит. Он вспомнил, как виделись в последний раз на дне рождения Ритки, и там же в пух и прах разругались. Он уехал на сборы, потом вернулся в Мадрид и думать забыл о ссоре. Пару раз звонил матери и даже шутил как ни в чем не бывало. А потом во время матча с Жироной на него налетела торпеда по имени Марк Муньеса. Семьдесят два килограмма живого веса, будто баран начихал, но Марк толкнул как-то в бок, а Пит неправильно поставил ступню, а трава газона оказалась чуть более влажной, чем обычно. И в результате всех этих мелочей Гранд свалился на поле и уже не смог подняться. Открытый перелом плюс еще и трещина. Как итог – замурованная в гипс конечность и вой по всем телевизионным каналам и СМИ. Грандилевский точно знал, что мама смотрит матч и обязательно сначала позвонит агенту и тренеру, а потом и сама примчится первым же рейсом.
И она действительно звонила, но вот приехать не смогла. Естественно, из Москвы примчалась Ритка – младшая обожаемая сестра, и он сам, одурманенный обезболивающим и наркозом, только через месяц поинтересовался, где, собственно, мать, и чем она так занята. Следующие четыре недели они общались по телефону.
– Мать меня не видит, и хорошо, – криво усмехнулся он в зеркало, когда смог встать. Худой, бледный, с синюшной ногой и отвратительным настроением. Пит вспомнил, как мотал нервы врачам и медсестрам. Особенно доставалось массажистам и физиотерапевтам.
– Вам бы в гестапо служить, – рычал он на английском, когда ему в воде разрабатывали больную ногу.