Циклоп и нимфа - стр. 32
Они заперлись с ЭТИМ внутри.
С тем, что предстало их взору и внушало ужас.
Рядом с разоренной кроватью на залитом кровью ковре лежала Меланья Скалинская. Обнаженная. Ее темные волосы разметались. В свете чадящих свечей ее тело отливало перламутром – полные руки, совершенная линия бедер. В свои последние мгновения она словно пыталась перевернуться на бок, чтобы доползти до кровати.
Клавдий Мамонтов отвел взгляд от ее искаженного мукой боли лица…
У нее была страшная рана на спине – между лопаток. И еще более ужасная рана спереди, которая начиналась от горла и захватывала верхнюю часть груди. А ладони сильно порезаны.
На кровати лежал крепостной лакей Макар. Тоже полностью обнаженный. Руки закинуты к спинке кровати и привязаны к прутьям черными шелковыми лентами. Он был похож на античную статую – нет, не на прикованного Прометея, а на связанного Вакха. Торс, точно изваянный из мрамора. Глаза закрыты. Выражение лица такое, словно он пытался сдержать свой последний крик. У него была лишь одна рана – в верхней части живота, там, где солнечное сплетение.
– Барыня и ее дворовый человек, крепостной, – тихо сказал Александр Пушкин-младший. – И в таком виде, который не оставляет сомнений о том, чем они занимались. Они убиты во время акта страсти. Она играла роль амазонки-наездницы, а он… Он, как видите, в путах любви. Кто-то вошел и стащил барыню на пол… Рубленые раны, Клавдий. Я такое на войне видел. Ее зарубили саблей. Она пыталась схватиться за клинок, поэтому и порезы на ладонях.
Он, стараясь не наступить на пропитанный кровью ковер, приблизился к кровати.
– Этот актер… или он ее лакей, или все вместе… он ее любовник. Даже смерть не отняла у него красоту. Я еще тогда заметил на музыкальном вечере – парень был слишком уж хорош для холопа. И метил явно выше. У нас бы в полку его оценили, да…
Клавдий Мамонтов вспомнил столичные сплетни о лейб-гвардии Конном полку, где офицеры – по общему признанию самые красивые мужчины двора и армии – одинаково ценили пыл стихов римского поэта Катулла и грезы и пристрастия «Пира Тримальхиона» Гая Петрония Арбитра.
– У него не рубленая рана, а колотая, – Пушкин-младший внимательно осмотрел рану. – Это тоже сабля. Но удар наносился сверху вниз. Вот так.
Он вскинул сомкнутые руки и резко опустил, словно вгоняя невидимый кол.
Мамонтов тоже подошел к кровати. Его внимание привлекли узлы на черных шелковых лентах.
– На его правой руке узел то ли ослаб, то ли… – присмотревшись, проговорил Клавдий. – Нет, он почти развязан. Саша, смотри – он пытался высвободиться. Развязать себя. Чтобы прийти ей на помощь. Но ему освободить даже одну руку не удалось.