Чужой бог - стр. 17
– Чего носитесь? Лестница вон – камни одни.
На третьем этаже мать нашла учительскую, нахмурилась и робко постучала. Ей почему-то стыдно было ворваться, а так как она дома решила пошуметь и высказать свою обиду, то сердито подумала о сыне: «Лежит сейчас себе дома. Стыда нет».
Из учительской наконец вышла одна из преподавательниц сына – мать узнала ее.
– Вот, сынка-то побили, – быстро сказала мать, – разве ж этому учите.
Драка, знаю, – деловито кивнула учительница. – Петров, Евдокимов, Афанасьев.
Ну вот, – с облегчением вздохнула мать. – Разве ж этому учите? Вскоре ее пригласили в учительскую, и преподаватели стали подходить к ней.
«Чего это они?» – подумала мать. А они начали ругать ее сына. Он мешал им, сынок ее – Евдокимов Павел. Он срывал уроки, ходил без сменной обуви, не хотел учиться. Учителя говорили ей:
– Хорошо, что вы пришли. И мать кивала, и ругала сына, и говорила:
– Сама луплю, и вы лупите, пожалуйста. Ей нравилось, что она заодно с ними, умными, серьезными, образованными.
Учителя улыбались, почему-то укоризненно качали головами, а мать все больше злилась на сына.
«Хорек он, – думала. – Истрепал душу».
Она видела, как в учительской светло, как красиво и строго одеты учителя, мужчины и женщины. Потом она поглядела на пол: он был выкрашен светлой краской.
«Тяжело мыть-то его, – подумала. – Если только с порошочком».
Она вдруг вспомнила о сыне, что лежал сейчас битый дома.
«Больно ему, – подумала. – Нынче стонал».
И давящая, давно ушедшая за заботами жалость к сыну согнула ее. Она отвернулась и заплакала.
Мать слышала, что кто-то утешает ее, понимала, что надо перестать плакать, попрощаться и уйти отсюда. Ей стало жарко, и она подумала, что платок надо было снять.
Тихо, ни с кем не прощаясь, она вышла в коридор. Стены коридора были выкрашены салатовой краской. Свежий салатовый цвет поднимался вверх и висел большим клубком в конце коридора. Он цеплялся за одежду, попадал на лестницу и превращался в редкий салатовый туман, в котором, не замечая его, жили люди.
Он и я
Если бы не дождь, я мог бы идти медленно, совсем медленно. Улица тянется от железнодорожной станции до химического завода. Длинная улица, пятиэтажки из серого бетона, маленький пруд, над которым блинчатый, приторный запах от заводских труб, сиреневая бочка с молоком, пивнушка, здесь узкий переход через лужу по доскам.
Улица восстала. Пузырились фонари, налитые желтым светом, гудели автобусы, их неуклюжие зады приплясывали в воздухе. Кажется, тогда тоже был дождь, нет, дождь собирался весь день, и воздух слепился в туман, огромное монолитное здание из водяных капилляров.