Чужое отражение. Осколки - стр. 23
Дышать, дышать.
Иначе я просто сорвусь. Иначе фантазия о наказании в виде асфиксии станет сладостной реальностью.
– Какого черта ты тут делаешь? – рявкаю я, гуляя раздраженным взглядом по белой Катиной коже на которой тут же выступили мурашки. – Кто пригласил?
Бросаюсь вопросами, хотя сам знаю на них ответы.
Делаю знак рукой, и рядом с нами мгновенно появляется кто-то из моей невидимой охраны. Лишь лёгкое движение бровью, мне не нужно просить дважды – и центральная витрина с жемчужным ожерельем открыта. Когда я беру его в руки, рядом с нами реагируют восторженным: «Ах!»
– Марк, – шепчет Катя одними лишь губами, разгадав мои намерения. – Не надо… Даше это не понравится.
Она ещё несколько секунд смотрит на меня, но, чувствуя мою непреклонность, безропотно склоняет голову, и вздрагивает, когда холодные крупные жемчужины касаются ее обнажённой кожи.
Уязвимая покорность бьёт под дых посильнее кулака, и я снова ощущаю это: будто под ребрами стискивает внутренности. Закрываю глаза и медленно выдыхаю. Ревность, что царапала душу мгновенно пропадает, словно я сам себе ее придумал.
Жемчуг туго охватывает тонкую шею, вступает во взаимодействие с бледной кожей, и, действительно, начинает выглядеть ещё более беспроигрышно: естественная текстура перламутрового органоминерала подчеркивает неповторимую индивидуальность его обладательницы.
Так, вот это, совсем не щедрость, чтоб вы понимали. Чтобы и дальше видеть различия между ними двумя, и нужен этот контраст. Я сделал трусливую попытку скрыть свое собственное позорное замешательство, прикрывшись бездушной ниткой холодного жемчуга.
Катя.
Мы с Марком смотрим друг на друга. Только смотрим. Это всё, что нам с ним позволено.
– Не надо… Даше это не понравится, – шепчу пересохшими от волнения губами и понимаю, что соскучилась невыносимо.
Мне бы надо на глаза надевать глухую повязку, чтобы не видеть и не реагировать ТАК на каждое незначительное изменение на его лице: особенно на скользящее движение губ, когда он недовольно, как сейчас хмурится, правый уголок рта слегка ползёт вверх; как и на сотни иных мельчайших микродвижений его мимических мышц.
Голоса вокруг нас становятся громче, а мое сердце бьется всё сильнее, удары всё чаще, всё оглушительнее до тех пор, пока не сливаются в непрерывную дробь. В тот же миг тягучий звук скрипки в зале обрывается – нет, разрывается на сотни ноющих звуков, которые нарастают, и все они режут мою жизнь на полоски, а сливки общества полощут их в грязной воде светских пересудов.
– Любовница!
– Кто?
– Она?
– Беркутов может себе позволить трахать кого угодно!