Чужие зеркала: про людей и нелюдей - стр. 26
» – Дима лег рядом с Катей. Она затихла, свернулась клубком, перетянув на себя все одеяло. Но в комнате было тепло, и, поворочавшись, Дима нашел удобное положение, прикрыв ноги последним свободным одеяльным углом.
Завтра Лолка придет. Даже жаль, что его не будет. Лолка ему нравилась, хорошая девка. Еще когда учились, вместе ходили на спецсеминар, научный руководитель у них был общий. Семинары эти было по пятницам вечером, закончиться могли и после девяти вечера, и после десяти. Потом вместе ехали на автобусе, он до метро, она до общаги, болтали. С ней было весело, и на язык была остра, и не жеманилась, как другие девчонки, не изображала загадочность и томную негу. И еще она была катиной подругой. Может, если б не Лолка, он и Катю свою пропустил бы, не заметил. Если б она тогда их тройственный выход на вадимов день рожденья не организовала. После учебы Лолка пропала на несколько лет, ни слуху, ни духу, хотя вроде тоже в городе осталась, замуж вышла, он даже не интересовался, за кого. И вдруг, года три как, вынырнула откуда-то, такая же как раньше, шебутная и веселая. Он слегка завидовал ей, надо же настолько несерьезно относится к жизни. У Лолки никогда не было проблем, что бы вокруг не происходило, у нее был один ответ: «Пустое. Проехали. Никто же не умер». Она жила между Питером и родным Силламяэ, то там, то здесь, нигде вроде не работала, но не бедствовала, значит где-то что-то ухитрялась склевать. Не его дело.
Совпало просто, но именно когда Лолка снова на их горизонте объявилась, три года назад, Катя опять стала исчезать. Нет, в прямом смысле она никуда не делась. Была здесь, рядом: на работу, в садик за Захаркой, домой; готовила, убирала, читала книжку, забравшись с ногами в бегемотное кресло, разговаривала с Димой, спала с ним. Но Дима чувствовал, как она просачивается у него между пальцами, тает, уходит от него, утекает. Она здесь, вот хочешь руками сожми, и нет ее, душа ее где-то. Не с ними. Не с ним, не с Димой. Катя тогда только выправилась после беременности своей тяжелой, после первых двух захаркиных лет жизни, вставаний по ночам, то покормить, то переодеть, то просто покачать проснувшегося среди ночи малыша, его бесконечных болячек, кишечных колик, растущих зубов. Наконец, она перестала сидеть дома в затрапезном виде, какой-то линялой безразмерной кофте или его старой сношенной рубахе, похудела слегка, стала смотреть на себя в зеркало, накупила себе новых тряпок. Захарка пошел в ясли, а Катя – на работу.
И стала отдаляться от него, каждый день чуть-чуть дальше, по чуть-чуть, но дальше и дальше, стала чужеть.