Чувства и вещи - стр. 66
– И вы хотите, чтобы я морально выручил вас, обменял ее на «Ладу»?
– Но вы же сами говорили, что этот вариант для вас возможен!
– Я обманул вас. Он невозможен для меня.
– Ну конечно, – тут она обиделась по-настоящему, – я-то из тех людей, которых можно обманывать…
Я поднялся, опять подошел к шкафам, к шкафу, который был заполнен изданиями древнеримских классиков. Целых две полки занимал Цицерон.
– Дед ваш любил Цицерона?
– Мой дед вообще был удивительным человеком, – резко ответила она. – Но лучше сейчас поговорим о капитане. Что же мне теперь делать?
– Подарите ему Диккенса. Или Цицерона.
– Перестаньте шутить! К тому же он и не возьмет.
– Расскажите ему все как есть.
– Не хватит духу. Ведь он еще раз у меня был. С тортом. Сидел, опять пили чай. Он снова рассказывал о себе и радовался, что совершил такой удачный, такой замечательный обмен. Он говорил, что уже позвонил строителю, который занимается его дачкой, чтобы соорудили для книг много-много полок, и говорил, как ему будет хорошо с этими книгами. Он говорил, что видел почти весь мир, а вот читать было некогда, а сейчас, несмотря ни на что, у него будет хорошая старость. Это его дословное выражение: «хорошая старость». «У меня, – говорит, – будет хорошая старость – воспоминания и книги, книги и воспоминания». И вот я ему завтра открываю все как есть…
Надо было уходить, но оторваться от библиотеки я не мог, опять подошел к шкафам, мне попался на этот раз один из томов «Истории нравов», живописно повествующий об экзотике разных веков и народов. Я углубился и забыл обо всем.
Ее голос вывел меня из забытья.
– Раритет? – четко, по-деловому осведомилась она.
– Нет, – ответил я, – но тоже редкость…
Я вышел из старого дома и ступил на палубу корабля. Ее чуть покачивало. Вокруг клубился туман. Я повернул голову и увидел рядом с собой человека – его большое, массивное лицо было настолько рельефным и резким, что даже в тумане отчетливо вырисовывались все черты и морщины. И я его узнал. Это был Цицерон.
– Нам теперь надо поговорить, – обратился он ко мне отлично поставленным голосом оратора, – о нравственной красоте. Рассмотрим вопрос об уважении к людям, и, так сказать, об украшениях жизни – о воздержанности, об умеренности, о всяческом успокоении душевных треволнений и о соблюдении меры во всем… Положение это содержит то, что по-латыни можно назвать…
Он перешел на латынь, я перестал его понимать и лишь наслаждался голосом и медью мертвого и вечно живого слога.
– Однако, – расстался он наконец с латынью, – мы рассматриваем это положение долее, чем нужно. Суть его в том, что умеренность, скромность, самообладание и воздержанность неотделимы от нравственно-прекрасного. Надо пользоваться благоразумно словом и делом, по-гречески это называется…