Чумные ночи - стр. 13
Вот уже двадцать пять лет Байрам-эфенди служил стражником в знаменитой тюрьме Арказской крепости. Кого он только не перевидал там за эти годы! Состарившихся и давным-давно всеми позабытых узников, прикованных к стенам своих камер, преступников, гуськом выходивших на прогулку под звон собственных кандалов, политических заключенных, отправленных сюда пятнадцать лет назад султаном Абдул-Хамидом. Зная, какой была тюрьма в своем изначальном состоянии (не очень-то, впрочем, изменившемся), он от всей души одобрял попытки ее модернизировать, превратить из узилища в современное пенитенциарное учреждение. Когда из Стамбула подолгу не приходили деньги и Байрам-эфенди месяцами не получал жалованья, он все равно каждый вечер приходил на перекличку, иначе не мог потом спокойно спать.
На следующий день он почувствовал ту же смертельную слабость, проходя узким тюремным коридором, и решил не возвращаться домой. Сердце в этот раз колотилось совсем уж отчаянно. Байрам-эфенди зашел в пустую камеру, улегся на кучу соломы в углу и скорчился от муки. Его била дрожь, невыносимо болела голова. Боль пульсировала в передней ее части, во лбу. Хотелось кричать, но он убедил себя, что его страдания кончатся, если сжать зубы и не проронить ни звука. Голову сдавливало словно тисками.
В ту ночь Байрам-эфенди остался в крепости. Его жена и дочь Зейнеп не встревожились: он и раньше, бывало, не возвращался ночевать домой, в десяти минутах езды на извозчике, когда возникала служебная надобность или выходила ссора с домашними. Дочь собирались выдавать замуж, а подготовка к свадьбе – дело хлопотное, так что каждый вечер возникали обиды и вспыхивали ссоры, оканчивавшиеся слезами то жены, то Зейнеп.
Проснувшись утром, Байрам-эфенди осмотрел себя и в промежности слева увидел белый чирей размером с мизинец, формой похожий на огурец. Когда стражник тронул его своим толстым указательным пальцем, чирей заныл, словно был наполнен гноем. Байрам-эфенди убрал палец, и боль прошла, но стражник почему-то ощутил непонятное чувство вины и хладнокровно подумал, что этот чирей связан с его слабостью, ознобом и горячкой.
Что же теперь делать? Христианин, чиновник, военный, паша при таком раскладе пошел бы к врачу или в больницу, будь она поблизости. Время от времени у заключенных в какой-нибудь из тюремных камер открывался понос или обнаруживалась другая какая хворь, и тогда всю камеру сажали на карантин. Посмевших жаловаться на карантинные строгости наказывали. За четверть века, что Байрам-эфенди провел в крепости, кое-какие из обращенных к морю старинных венецианских строений не раз и не два использовались не только в качестве тюрьмы, но также таможни, а порой и карантинной станции, так что он немного разбирался в этих делах. Однако ему ясно было, что карантин его уже не спасет. Он понимал, что угодил в когти неведомого, могущественного врага. Объятый страхом, он то проваливался в долгий бредовый сон, то просыпался, разбуженный накатывающей волнами болью, и с тоской осознавал, что этот враг куда сильнее его.