Чудовища, рожденные и созданные - стр. 23
Я сглатываю.
– Они правы.
Горькоцвета пренебрежительно усмехается.
– Почему ты ещё здесь?
– Мне нужен…
– Так ты не в курсе? – Морщины становятся более заметными: она прищуривается, глядя на меня.
– В курсе чего? – спрашиваю я, улыбаясь ей. – Как поживаешь, Цвета? Вот. – Я протягиваю ей коробку горькой травы. – Ты их любишь, я знаю. – Лицо старухи на миг смягчается. – Мне нужен заём. Срочно.
– Я так и думала. – Горькоцвета кладёт коробку и тащит меня в заднюю часть своей захламлённой лавки.
– Что ты делаешь? – Моя рука находит перочинный нож, который я всегда ношу с собой, тем более на базу.
– Убери-ка его, пока не поранилась, деточка, – Горькоцвета фыркает и пододвигает табурет. Она садится, суставы громко хрустят. – Тебе и без того хватает неприятностей. – Её тон резко останавливает меня. – Ты повздорила с ковчевниками?
– С кем?
– Уличная банда, которая принимает ставки на северной стороне проспекта. Эти парни из «Ковчега».
– Не понимаю, о чём ты. – Как вдруг вспоминаю.
«Выбор есть всегда».
Горькоцвета качает головой, видя, что до меня дошло.
– Мы не то чтобы ругались. Уличная болтовня вряд ли может загнать меня в угол, Цвета. – Несмотря на показную невозмутимость, сердце бешено стучит в груди.
Слышны отдалённые крики и улюлюкание «Ковчега свободы».
Горькоцвета молчит какое-то время, прежде чем ответить. Воздух в маленьком помещении превращается в пронзительный плач в ушах, перекрывая шум снаружи.
– Они пришли, когда закончили наверху, – произносит Цвета тихо. – Наговорили вранья с три короба. – Я не спрашиваю, как она поняла, что они лгали, но сомневаюсь, что это имеет значение. Сомневаюсь, что хоть что-то имеет значение; вот какая мысль начинает пронимать меня до мозга костей. И всё же следующие слова старухи режут меня без ножа. – Тебе отказано в любых сделках. Ты в чёрном списке базы.
Глава 5
Я, спотыкаясь, возвращаюсь домой, ещё не придя в себя после клинка, который Горькоцвета так любезно всадила мне в живот. Руки по бокам дрожат. Крейн предлагала пойти со мной, но мне не хотелось подвергать её тому, что сейчас произойдёт.
Настроение в тёмной прихожей изначально не было праздничным, но то, что мать читает на моём лице, заставляет её крепче сжать щётку, которую она держит в руке.
– Ты бледна, – говорит мама. – Поешь.
Эмрик прислоняется к стене, прижимая подвязанную руку к груди. Его волосы – распутанный клубок сухих ползучих растений.
Я силюсь подобрать слова, но загнана в угол.
В прихожую входит папа, одетый на манер земельщиков, словно куда-то собрался (что невозможно). Четыре года назад он сказал, что я достаточно взрослая, чтобы охотиться, и на этом всё. С той поры не проработал и дня, не считая показов выдрессированных мариленей Землевластителю.