Чудны дела твои, Господи! - стр. 30
Стена повернула, и Андрей Ильич повернул вместе с ней. Руку он не опускал. Ему казалось, если опустит, то непременно упадет.
… де я? В катакомбах, в руинах?.. Что с головой? Она цела или развалилась на части?
– …Смотри, смотри!..
– Это кто там?
– Да вроде новый директор музея! Нализался, что ли?..
– Точно нализался! Ах, москвичи проклятые, одни безобразия от них!
– Тише, может, он слышит!
– Да ничего он не слышит, на ногах не стоит!
– Где я? – спросил Андрей Ильич пустоту, говорившую человеческими голосами. – Помогите мне.
– Пошли отсюда, ну его, – с сомнением отозвалась пустота после паузы. – Может, у него белая горячка!..
И снова тишина.
Кирпичная стена кончилась. Впереди замаячило что-то белое, и Андрей Ильич качнулся вперед к этому белому. Оно оказалось холодным, округлым и широким, и он понял, что это колонна, подпиравшая своды торговых рядов. За ней горели фонари, и по площади ходили люди.
Андрей Ильич постоял немного, унимая тошноту и качание. Нужно добраться до дома. Расколотая голова – бред. Он может стоять и даже кое-как двигаться, значит, голова на месте и более или менее цела. Нужно добраться до дому и сунуть ее под холодную воду. Только и всего.
Шел он долго. В расколотой не до конца голове засела мысль, что никто не должен видеть, как он идет, это казалось сейчас самым важным. Он обходил фонари и время от времени останавливался в темноте под деревьями, отдыхал и закрывал глаза, опасаясь, что его вырвет. Направление он определял по колокольне, на которой горел прожектор, и ему казалось, что он не дойдет никогда. Самым трудным было перейти Красную площадь, но он перешел и не упал и потом долго пытался открыть вертушку на калитке и не помнил, как открыл.
До крыльца он шел уже из последних сил и рухнул на ступени в изнеможении.
– Сейчас, сейчас, – сказал он себе и закрыл глаза. – Я просто посижу немного.
Холодало, и от холода Боголюбову легчало, только руки и ноги сильно затряслись. Высыпали крупные звезды, и между корявыми ветками старых яблонь повисла луна.
…Почему-то собака не бросается и не хрипит. Ах да. Я же ее выгнал.
Он нашарил в переднем кармане ключ, с трудом поднялся, отомкнул дверь и зажег электричество. Свет вывалился наружу. Луна сразу померкла, а звезды совсем пропали.
Чье-то присутствие явственно обозначилось позади – так отчетливо, что зашевелились волосы на разбитой голове. Боголюбов нагнулся – его сильно качнуло, – и схватил топор, прислоненный в углу под дверью.
…Все, хватит. Больше я не дамся!..
И развернулся с топором в руке.
Перед крыльцом в световом конусе сидела собака. Обрывок цепи болтался на шее. Ее, как и Боголюбова, сильно трясло.