Чудище Хоклайнов - стр. 33

Ли Меллон явно нервничал.

– Давай поймаем машину и поедем в Монтерей пить, – сказал он.

– Только с одним условием: сначала я набью карманы рисом, а перед тем, как начать пить, суну себе в мошну фунт гамбургеров, – сказал я. Слово «мошна» я употребил в том смысле, в каком обычно говорят «утроба».

– Ладно, – ответил он.

Восемь часов спустя я сидел в маленьком баре Монтерея с девушкой. Перед нею стоял бокал красного вина, передо мной – мартини. Иногда такое случается. Никаких разговоров о будущем и лишь смутное понимание того, что происходило прежде. Ли Меллон лежал в отключке под стойкой. Я смыл с него блевотину и закрыл большой картонной коробкой, чтобы не увидела полиция.

В баре было много народу. Первое время я с трудом сдерживал изумление от того, что меня окружают люди. Я изо всех сил притворялся человеком и таким способом оказался напротив девушки.

Мы познакомились час назад, когда Ли Меллон повалился прямо на нее. Пока я отдирал его от девушки – а это, между прочим, не проходят в школе по арифметике, – мы с нею перекинулись несколькими словами, за чем последовало сидение друг напротив друга и два бокала.

Я держал во рту глоток холодного мартини до тех пор, пока его температура не становилась равной температуре моего тела. Старые добрые 98.6 по Фаренгейту – единственная связь с реальностью. Если считать полный рот мартини имеющим какое-то отношение к реальности.

Девушку звали Элайн, и чем дольше я на нее смотрел, тем больше она расцветала, что само по себе здорово, только мало у кого получается. Это трудно. У нее получалось. Странная накрутка чувствовалась в ней и ужасно мне нравилась.

– Чем ты занимаешься? – спросила она.

Это нужно было обдумать. Можно было сказать: «Я живу с Ли Меллоном, как последняя собака». Нет, только не это. Лучше «Ты любишь яблоки?», а когда она ответит «да», я скажу: «Пошли в кровать». Нет, еще рано. Наконец я придумал что сказать. Я произнес тихо, но с мягким нажимом:

– Я живу в Биг-Суре.

– Это замечательно, – сказала она. – Я живу в Пасифик-Гроув. А чем ты занимаешься?

Неплохо, подумал я. Попробуем еще.

– Я безработный, – сказал я.

– Я тоже безработная, – сказала она. – А чем ты занимаешься?

Приходилось иметь дело с новой сильной стороной ее натуры, и я уже готов был бежать. Отпустите меня! Я смотрел на нее робко и с какой-то религиозной заторможенностью, опутавшей меня, точно пальмовые ветви.

– Я священник, – сказал я.

Она посмотрела на меня так же робко и сказала так же заторможенно:

– Я монахиня. А чем ты занимаешься?

Это уже упорство. Начиналась борьба. Девушка мне нравилась. Я всегда был неравнодушен к умным женщинам. Это моя слабость, с которой бесполезно бороться.