Что знает дождь - стр. 2
Если бы сделала вид, что ничего не видела, пришёл бы он в тут же ночь в нашу с Оксанкой спальню? И пока я молча пыталась сопротивляться, не зная, что делать: закричать и разбудить весь дом или наоборот, стараться не издавать ни звука, чтобы Оксанка не проснулась на втором ярусе кровати у меня над головой, а её мама не услышала нас в соседней комнате, этот урод, засунув пальцы мне в трусики и зажав рот, тёр клитор. Пока я не вздрогнула, первый раз в жизни испытав оргазм. А он не закряхтел, кончая в штаны.
Думал ли он, что мне понравилось? Наверное, нет. Главное, что понравилось ему.
Думала ли я, о том, что почувствовала? Каждый день. О том как это грязно, мерзко, отвратительно. И я теперь грязная, мерзкая, отвратительная. Использованная. Поруганная. О том, как это стыдно — то, что он со мной делает. Что от него воняет: мужиком, табаком, одеколоном. О том, почему тогда я не закричала и позволила ему. И что этими пальцами до того, как прикоснуться ко мне, он наверняка держит что-нибудь гадкое, курит, вытирает задницу.
Потом он сказал, что придёт ещё, но если я пикну, то Оксанкина мать отправит меня обратно в коммуналку, где я прописана, и он будет делать всё, что не позволю ему я, с Оксанкой.
— Хочешь, чтобы я делал всё то же с твоей подругой? — шептал он, держа меня за волосы и, втягивая сквозь зубы воздух, толкал палец мне в задницу. — Учти, с ней я не буду так ласков. У неё же нет таких роскошных светлых волос, такой сладкой попки и этих славных сисечек, выросших такими большими так кстати.
Я не знала, что хуже. Что меня снова отправят в стаю волков, где в первый же день меня ограбили, забрав всё, что понравилось, и разбили голову, макая лицом в унитаз. Или видеть, как, скрывая ото всех свой позор, будет плакать тихая слабая Оксанка, которую и так дразнили в школе Кривая Палка за худобу и сутулость, и с которой никто не дружил. Теперь никто, кроме меня.
В тот день, когда Говно объявила на весь класс, что у меня умерла мама (кто только эту ГАлину Викторовну НОвикову просил, не зря классная носила своё прозвище) и мне нужно у кого-то пожить, все притихли и словно отодвинулись, Оксанка одна подошла на перемене и предложила пожить у неё.
— А твоя мама не будет против? — оглушённая, потерянная, не верящая в реальность происходящего спросила я.
— Нет, конечно, нет, — уверила Оксанка. — Поживёшь пока у нас. А там, может, твой отец приедет.
— Папа умер, — ответила я. — Давно, когда я была маленькой. И бабушка, и дед. Мама была их единственным ребёнком. Есть, конечно, тёть Лена, лучшая мамина подруга, но она сейчас где-то в Сирии, или Ливии, где работают «Врачи без границ». Она хирург, как мама.