Что мое, что твое - стр. 47
Хэнк не знал, объясняла ли Лэйси Робби, как у них все началось. Хэнку казалось, что это все условности, какие-то обстоятельства, которые они преодолели, чтобы добиться нынешнего положения. Сперва они были просто соседями по койке, не считая того, что по ночам Хэнк касался Лэйси и она охотно придвигалась к нему. Он оплачивал счета; она убирала за ним и за девочками. Скоро они уже вместе ездили на работу, потом вместе курили, потом целовались взасос, когда он был в ней. Как-то раз он подслушал, как она сказала работнику магазина, что ее бывший сидит в тюрьме. Бывший. У Хэнка появилась безумная надежда, что Робби в прошлом, а он теперь – настоящее.
Они въехали в город и проехали мимо магазинов “Всё за доллар”, ларьков с хот-догами, рядов ресторанов с испанскими названиями. Хэнк подумал, что, если так и дальше пойдет, через пару лет он и вовсе не сможет прочитать ни одной вывески. Он припарковался в переулке перед чьим-то бело-зеленым летним домиком. Они разгрузили машину и пошли к набережной. Девочки дулись и ныли из-за жары, пока не увидели пляж.
– Это же рай! – закричала Маргарита с показным восторгом, как всегда, и Диана захохотала. Они понеслись по песку с Дженкинсом, путаясь в его поводке. Ноэль в наушниках тащилась следом.
– Ты бы лучше взяла у мамы тяжести, – сказал Хэнк, но Ноэль только вскинула брови.
– Она уже большая. Сама взвалила – сама пусть и разбирается.
И она припустила вперед, пиная песок.
Робби, не теряя времени, принялся за подготовку. Он долго принимал горячий душ и умасливался всякими притирками Лэйси-Мэй и девочек, которые нашел в ванной. Потом поехал на восток в “Супер-супер” на Валентин-роуд. Все было так упоительно знакомо – пыхтение мотора, запах виниловых сидений. На полу машины валялись клоки шерсти, мотки волос, и все пахло Лэйси-Мэй – ее куревом и духами. Как будто он только ушел на секунду, а тюрьма – это один нескончаемый день.
В этой части города были сплошные carnicerías[2], бильярдные, парикмахерские и крошечные церквушки. Деревья облепляли объявления на испанском. Трасса превратилась в пятиполосную дорогу, разделявшую ряды низких кирпичных длинных домов и аллеи сосен; посредине тянулась полоска пурпурных эхинацей. Он уехал из Нью-Йорка, потому что дядя клялся, что жизнь на юге проще и дешевле. Мать привезла его на Восточное побережье подростком, а несколько лет спустя сама уехала. Она сделала то, что задумала – проследила, чтобы ее единственный ребенок окончил школу, – и тогда вернулась в Боготу.