Чрезвычайные обстоятельства - стр. 49
Резко развернувшись, Петраков по мокрой жесткой траве пошел в сторону, в темноте споткнулся о какую-то осклизлую деревяшку, хотел было выругаться, но не выругался. Наука сдерживаться сидела в нем прочно, проникла в кровь, стала частью его самого, его характера. Даже когда ему хотелось выть от боли и тоски, он не выл – все оседало у него внутри.
Вот жизнь!
Что-то дрогнуло в Петракове, сместилось, к горлу неожиданно подкатила обида – человеку в его положении, с его профессией, скажем так, – неспокойной, очень важно, чтобы у него был прикрыт тыл, чтобы он был уверен – в любую минуту можно нырнуть туда, затихнуть, отлежаться, зализать раны, хорошенько выспаться, а потом выпрыгнуть наружу вновь, – у Петракова же этого не было.
Иногда он замирал в неком странном оцепенении – это происходило от усталости. Ему отказывалось подчиняться тело, а раз это происходило, то, значит, где-то совсем рядом должен быть предел, после которого человек начинает ломаться.
Ноги сами вывели его на очередную твердую тропку, под ботинками тихо, словно бы подошвы скребнули по наждачной пленке, шаркнул асфальт, ноги понесли его дальше по твердой тропке; иногда он оступался, сваливался на закраину, но в следующее мгновение снова оказывался на тропке. Он шел по ней наугад, почти ничего не видя в темноте. И почти не сбивался.
Собственно, как и в жизни.
Минут через двадцать он вернулся в жилой корпус. Внизу стоял Токарев с расстроенным лицом.
– Я тебя видел, – сказал ему Петраков.
– Я тебя тоже видел, командир.
– У тебя – хорошая девушка.
– Я тоже так считаю, – Токарев тихо улыбнулся, лицо у него сделалось еще более расстроенным. – И какой дурак выдумал для нас такие немыслимые правила поведения: во время сборов не встречаться с женщинами? Мы же не на передовой.
– Похоже, там считают, – Петраков потыкал пальцем в потолок, что здесь эти правила важнее, чем на передовой.
– Вот так и теряются личности. В толпе прочих лиц.
– Все правильно. Плывем, плывем, думаем, что окажемся в прекрасном будущем, а оказываемся в гнусной, пахнущей мочой старости. Счастье, Игорь… Оно улыбнется тебе обязательно.
– Пусть улыбнется, – Токарев неожиданно усмехнулся, уголки губ у него приподнялись, подбородок утяжелился, – лишь бы оно над нами не смеялось.
Петраков двинулся было по лестнице вверх, но остановился в нерешительности: позвонить жене или нет? Позвонить или не позвонить? Махнул рукой и двинулся дальше.
Конечно, он спасовал, испугался этого звонка – не хотелось ему, чтобы Ирина испортила настроение – и без того еле-еле удалось его выровнять, а жена малым словесным охлестом, двумя-тремя резкими фразами запросто может загнать в некую холодную муть, совершенно не способствующую рождению в теле здорового духа…