Чисто Питерская Хтонь - стр. 29
***
В кабинете Хухулева всегда дубак. Говорят, он делает это специально, чтобы подчиненные в его кабинете не задерживались, чтоб все как на иголках сидели. На таких то-онких, ледяных, пронизывающих все тело иголках. Говорят, он после академии служил на севере, поэтому в Питере ему вечно жарко. Говорят, кабинет главы Администрации проклят Семьей с тех пор, как был подписан закон о лицензировании ведьм, артефактов и зелий. Костя всегда говорит коллегам, что правдивы все версии. Сам не верит ни в одну. Разве что последняя теперь не кажется такой уж маловероятной.
Собрания Хухулев всегда проводит многочасовые. Закаляет, шутит Костя, а потом жалуется на хронический насморк, какого у него в Сибири не было.
– Какие предложения? – голос начальника сотрясает стены. Все сидящие за этим огромным овальным столом, предпочитают внимательно изучать узор столешницы, чем смотреть на помощника губернатора.
«Предложить этим бездарям жевать тщательнее и запивать блины водичкой», – ехидно думает Костя и хоть удивляется этому хладнокровию, уверен, что примерно так и ответит, если спросят.
– Соболев, что делать будем? – и ведь спрашивает, чертыхается Костя, но вопреки своим дерзким фантазиям судорожно выдумывает другой вариант:
– У коренных спросить? Может, они в курсе? Может есть какое-то пророчество или проклятье? Может…
– Ты с этой чухонской бабкой говорить будешь? – Ленька, вечно удивляющийся снегу зимой, начальник отдела по уборке улиц, фыркает. С усилием косит глаза, открывает рот как зомби. Кажется, именно так он представляет себе душевнобольных.
– Так, она ж к кровати прикованная лежит. Внучка теперь на постоянной основе вопросики решает, – гогочет кто-то.
– Там же эти, как их, «плотные знакомства», – кивает сам себе Хухулев и Костя уже догадывается, что он скажет дальше, – значит, Соболев у нее и узнает. А пока давайте это… бдительность на сто процентов. Делайте что хотите, но люди должны прекратить давиться чертовыми блинами. Это ясно?
– Да-а, Дмитрий Сергеевич, – как проштрафившиеся второклашки весь цвет администрации города вываливается из кабинета начальника.
***
– Лерочка, – бабушке приходится откашляться, голос с непривычки скрипит и крошится. Движение, которым она отстраняет ложку, наполненную серой, вязкой овсянкой, такое же рваное.
– Наелась? Убираю? – Лера отставляет тарелку и вручает бабушке непроливайку с чаем.
И в комнате, где каждый винтик, каждый брусочек и клочок ткани говорит о роскоши и самоуважении, непроливайка эта как прыщ на носу, яркая аляповатая, искусственно розовая. Такого цвета в природе не найдешь. Лера бы выбросила ее с удовольствием, предварительно разломав, раздолбав, раскрошив… Но бабушка из обычных кружек пить не может, захлебывается. Вот и приходится терпеть эту до омерзения позитивную непроливайку. У бабушки тремор, дрожащими руками она подносит непроливайку ко рту, отпивает. Прочищает горло и, наконец, выскабливает из своего горла: