Размер шрифта
-
+
Четырнадцатый апостол (сборник) - стр. 1
«Стихи не пишутся согласно общему алфавиту…»
Стихи не пишутся согласно общему алфавиту.
У них совершенно иная концепция происхождения.
Рифма вправе себя не осознавать, даже быть забитой,
Но вечно испытывать к слову детсадовское влечение.
Я не верю жонглерам своих же интимных строчек,
Продающим билеты на встречу с бульварной поэзией.
Жизнь – вдох, смерть – выдох. И далее многоточие –
Танец капелек крови на синем бритвенном лезвии.
Когда первая пуля срывает с губ короткое имя,
На расстреле не плачут, верно? Или мне показалось?
Или это не дождь полился из небесного вымени,
Или шесть выстрелов за цикл стихов – такая малость…
Что потом не заметишь, как сквозь тебя прорастают травы,
Как профиль твой повторяет случайное облако на закате.
И пусть все религии мира дружно окажутся правы,
Касаясь земли и праха в изголовье твоей кровати.
Но если ты веришь в рифмы – забудь и брось!
Не пачкай души своей модненькими «лавсториями».
Стихи всё равно пробьются через бетон или кость
Лба моего, набитого ветром и аллегориями, –
Взлетят к серебряной выси, подброшенные пинком!
Пока остаётся в руке пистолетный ствол, как последняя лира…
А ты осторожно выскрёбываешь розовым ноготком
Две буквы в объятиях сердца, на северном склоне мира…
«От снов твоих жестоко уходить…»
От снов твоих жестоко уходить
В прозрачный лес и каменное пламя,
В заката обагрившееся знамя
И в облака, которым вольно плыть
От края и до края, бесконечно…
Я буду там, как самый белый конь,
Поверивший в любимую ладонь
И позабывший, что ничто не вечно.
Разлука, задушившая любовь,
Всегда найдёт серьёзные причины,
А слёзы, недостойные мужчины,
Моих ресниц не испугают вновь.
Я буду жить в предчувствии огня
Настолько долго, как угодно Богу.
Благослови венец мой и дорогу.
Как я любил…
Не забывай меня…
«Мне „Чёрный лекарь“ прописал покой…»
Мне «Чёрный лекарь» прописал покой,
Торжественную музыку Ванессы,
Пьер Бомарше – творения и пьесы,
И суеты на сердце никакой…
Я медленно смакую каждый сон,
Навеянный искусственною скрипкой,
Где в чистоте восторженной и зыбкой
Рассудок с сердцем дышат в унисон.
Вот кареглазой каплей по стеклу
Стекает дар креплёных лоз Тамани,
Он никого ничем уже не ранит,
Лишь превращает прошлое в золу.
Я пережду. Проверенный букет
Уже спасал ни одного поэта
От опиума или пистолета,
Или чего похуже… Мой совет –
Глоток вина! А после не спеша,
Ещё пока хоть что-то есть в стакане,
Пока вся память о любви не станет
Багрово-чёрной, как моя душа!
«Желтоглазая тоска…»
Желтоглазая тоска
С непонятною корыстью
В хрупкой плоскости виска
Ноет раненою рысью.
Процарапывая след,
Хочет вырваться на волю.
В удивлённом вскрике нет
Ни отчаянья, ни боли.
Кровь течёт под образа –
Это кошка тихой сапой
Закрывает мне глаза
Мягкою кровавой лапой…
«До сих пор от твоих поцелуев схожу с ума…»
До сих пор от твоих поцелуев схожу с ума.
До сих пор лишь стихами полнеет моя сума.
До сих пор небогат и по небу хожу пешком,
Облакам их кудри расчёсывая гребешком.
До сих пор хмелею, отражаясь в твоих слезах.
До сих пор все мои акварели ищут твои глаза.
До сих пор моими рифмами кормят чужих коней,
А шашка, пившая кровь, тихо висит на стене.
До сих пор я боюсь смотреть на улыбки детей.
До сих пор в моих снах призраки чёрных теней.
До сих пор отпускаю ушедших с любого числа.
Моя телефонная книга, словно перо, бела.
До сих пор бьюсь о стенку ничейной ролью.
До сих пор один – ненавижу делиться болью.
Этот выстрел короткий в висок, в упор –
Крест мой, суд мой и приговор.
До сих пор…
«Старик Хайям!..»
Старик Хайям!
Прими и мой поклон
С долины Рейна, где на дне фужера,
Лозой увитый, виноградный склон
Сверяет боль на вкус и страх на веру.
Багровый цвет германского вина
Окрашивает душу и мотивы.
«Мой милый Августин…» ещё раз и до дна!
В поэзии важны аперитивы.
Как пили в дни печали и сомнений
Табидзе, Пушкин, Лермонтов, Рубцов,
Губанов… список мог бы быть полнее,
Но я же тоже пьян, в конце концов…
И это не попытка приписаться
К когорте высших, ибо кто есть кто?!
В бутылке рейнского ещё минут на двадцать,
А после всё. И я, как Жан Кусто,
Страница 1