Четыре стихии. Сверкающее счастье - стр. 68
Джен словно оказалась в параллельной вселенной, где слышались всхлипы Феры, рыдания Лисы, тихий шепот Ланы, но она только видела перед собой эту фотографию и застывшего на ней теперь вечно молодого и веселого парня. Во всем мире были словно они вдвоем: она и ее друг, который навсегда останется неподвижным камнем на маленьком кусочке серой земли. Она смотрела на него, а он на нее. Она чувствовала вину за его смерть, а в его взгляде не было и намека на обвинение. Джен знала, что он не винит ее ни в чем, он просто рад, что она жива.
Вернее, был бы рад, если бы был жив.
Это было странно.
Она смотрела на серую, старую фотографию друга, но словно видела его самого. Дима был для нее олицетворением всего самого хорошего в человеке. Именно за это она полюбила его и любила три года. Она разделяла его легкое и в то же время серьезное отношение к жизни, семье, долгу, чести. И только сейчас понимала, почему его так обожало все училище. Не за красоту, ум или силу, как Андрея. А за его жизнерадостность, его преданность дружбе и любви.
Андрей был красивой картинкой для училища. На него было приятно смотреть, слушать его издалека, но с Димой было приятно говорить. Именно Покровский был сердцем училища. К каждому у него был свой подход, со всеми он общался как с равным. Со всеми, кроме Темнова. Конечно, такой чуткий человек, как Дима, чувствовал фальшь в Андрее.
– О Господи, что я натворила? – еле слышно спросила Джен, закрыла лицо руками и только тогда поняла, что плачет.
Она думала, что никто ее не услышал, но практически сразу после ее слов на спину опустилась чья-то рука.
– Ничего, – ответил ей Матвей, о присутствии которого она уже успела забыть, глядя на памятник. Он следовал за ней словно тень с самого входа на кладбище. Вроде Стихии, Никита и Матвей с Кириллом шли все время рядом, но при этом Покровский держался как-то слишком близко к ней, поэтому казалось, будто они идут вместе, но по пути с остальными. При этом Джен это чувство раздражало, а Матвей словно и не замечал, что нарушает границы ее личного пространства.
Когда Джен заплакала, стало уже не по себе Покровскому, потому что раньше он не чувствовал этого беспомощного состояния рядом с девушкой, когда вроде бы надо пожалеть, но не знаешь как. Раньше ему успокаивать приходилось Женю, но она в основном не плакала, а злилась. Джен же выглядела несчастной, беспомощной, но никак не злой и пышущей гневом. И что делать с девушкой в этом случае, Матвей еще не знал.
– Не смей себя винить, – строго наказал он, подходя еще ближе и разворачивая ее к себе. Джен, так и не открыв глаза, стояла и вслушивалась в знакомый голос. Если не смотреть, то казалось, будто с ней говорит Дима, пусть и с другими интонациями, с другими эмоциями. – Иначе и мне придется, – тише добавил Матвей и неловко обнял ее.