Четыре дня. Сборник рассказов - стр. 18
«Подрастёт ещё», – думала Мишкина мама. Недосуг ей было заниматься этим – сыт бы был да дом в порядке… В тридцать лет вдоветь несладко. Но однажды, когда не оказалось сына дома, заволновалась и пошла его искать. Кто-то и подсказал ей, что там они, в Глухове, наверняка, потому что шли вместе с Тольванычем рощей в ту сторону. Она туда и отправилась. Решила наругать сына, что ушёл не сказавшись.
Музыку творили в большой комнате – не любил Тольваныч посиделок на скамеечке у забора или за околицей… Полна комната набилась, окна-двери пооткрывали от духоты… И пока шло всё знакомое, рассматривала она, как её Мишку слушают люди. А когда вдруг запел он такое, что она вроде по радио только слышала, уставилась она сама в рот ему и почувствовала, что прямо трясёт её всю, особо когда до самых верхов добирается Мишка и такая нитяная нота звенит, а баян так бархатисто под ней стелется, что, кажется, задохнётся от волнения. И ей самой тогда воздуха не хватает, сердце колотится: вдруг сорвётся с высоты такой – костей не соберёт! А он – ничего, знай себе выводит: «Не видать певца полей, где поёт так громко над подруженькой своей жаворонок звонкий…». Просто про себя вроде поёт! И жаворонка она воочию видит в вышине где-то, под синевой… И тут по-настоящему поняла она, что ей говорили и Тольваныч, и соседи в городе, – не глухая же… И так ей страшно стало: отчего это всё у них в семье в вышину мужиков тянет?! Один сорвался, теперь второй в поднебесье забраться хочет… Может, не надо этого вовсе, не надо! Может, от этого беды одни, а ходить надо по земле, как все люди… Не лезть вверх. Мысли стрекотали кузнечиками и тоже рвались вверх, скоро-скоро… И она почувствовала ещё, откуда этот страх. От беспомощности. Пел и пел мальчишка… Она сама петь любила, а теперь увидела, что он уже забрался туда, на самую верхотуру, где поют жаворонки, и ничего нельзя поделать, чтобы вернуть его обратно на землю.
Людмила Дорофеевна
В этот год зима стояла настоящая – русская. Снега валили, морозы разгонялись по крепкому насту, и дым оставлял белые прописи на чистом холсте неба.
«Не добраться мне, – она с тоской смотрела, как дворники волокут лопаты снега, налегая на древко всем телом, и остающаяся полоса тут же покрывается снова белым пухом. – Не добраться. А Верке в школу… Не добраться…».
Когда она дежурила во вторую смену и дорогу вот так заметало, дочка прибегала из школы, не задерживаясь, а она ждала уже одетая и готовая. Они не сговаривались, она ни разу её не просила. До поликлиники было метров пятьсот, не более. Прямо у подъезда она медленно сползала спиной по открытой двери на подставленные санки. Потом надо было провернуться на их плоскости на девяносто градусов, уложить не гнущиеся в коленях ноги носками вперёд, крепко ухватиться опущенными вниз руками за стойки, идущие к полозьям. Сумка висела на шее, две палки лежали поперёк, и петля верёвки спереди саней была накинута на одно плечо дочери. Упершись каблуками в накат, Вера будто падала вперёд под острым углом, но верёвка туго натягивалась и держала её. Скрип! Первый шажок, и дальше было много легче: сани торопливо скользили, надо было лишь вовремя поддёргивать то слева, то справа верёвку, и экипаж легко катился, слегка поскрипывая полозьями.