Четвертый бастион - стр. 27
Тут пенять на жесточайший шторм 14 ноября, утопивший союзные транспорты с теплой одеждой и медикаментами, особо не приходится. Сообщение между Британскими островами и Крымским полуостровом было регулярным и вполне налаженным. Вот только везли абы как и бог весть что. Везли то, что частным подрядчикам удавалось всучить военным ведомствам.
Положение в корне изменилось лишь в начале 1855 года, после скандала, разгоревшегося в прессе, и последовавших за ним не менее скандальных слушаний в парламенте.
Впрочем, юная Мэри Рауд, растерявшаяся среди самых разнообразных и порой нелепых грузов, отправляемых в Крым на борту «Львиного Сердца», мало что понимала в военном снабжении, да и откуда бы такое в восемнадцать лет, резво пробежавших по песчаным тропкам регулярного парка[19]?
В очередной раз посторонившись из-за ящика, в щели которого виднелась упаковочная солома и даже синий помпон поркпая[20], заметно утратившего в парадности по сравнению с «Альберт-шако», путешественница оказалась у самого швартового кнехта и увидела свое отражение в ртутном зеркале реки. Темза на мгновенье притихла в ожидании нового порыва ветра, и сама Мэри притихла тоже…
В классическом контуре «песочных часов» девушка даже не сразу узнала себя, и пусть водное зеркало было слишком мутным, чтобы отразить мелкие черты, воображение дорисовало их, и Мэри отпрянула. Мертвецки-бледное лицо, скрытое в меху по самый нос, вокруг которого милая россыпь веснушек наверняка казалась теперь брызгами порыжелых чернил. Серые глаза расширены, как в припадке безумства. Рука в перчатке, стискивающая ворот ротонды[21] под горлом, заметно дрожит, то ли от холода, то ли…
Девушка еще не оправилась от того, что видела не далее как полчаса назад в Гринвиче, откуда ее привез в Лондон-пулл[22] «речной кэб» – крохотный паровой катер с осадкой иного плота.
«Господи милосердный, – думала тогда Мэри, стоя на площади Инвалидного дома, на этих серых плитах между колоннадами корпусов Карла и Вильгельма. – Если это выздоравливающие, то есть те, над кем крыло смерти уже пронеслось, не покрыв с головой шинельным сукном, то каковы должны быть другие, еще остающиеся на больничной койке, – те, над кем колдуют доктора, кого еще ждет пила хирурга».
Следы работы этой пилы Мэри видела вокруг себя постоянно и повсеместно. Это не были люди в привычном для нее понимании, они казались только обрубками человеческих тел, урезанных с легкомыслием ребенка, кромсающего ножницами фигурки из шляпного картона. И странно, и дико было видеть юной леди, что эти поломанные человеческие куклы еще способны не только стонать и причитать, что было вполне естественно и понятно, но также мирно беседовать, пуская дымки странных сигар, скрученных из обрывков «The Times». Эти люди могли даже шутить и смеяться.