Честь таланта. О литературе и России - стр. 9
Брат Виктор старше меня на десять лет. «Разве можно рисовать в книгах?» – безмолвно возмущаюсь я. Мне ещё неведомо слово «гармония», но я чувствую, что красота разрушена, пусть даже «военная тема» исполнена братом с виртуозным мастерством – он знаток оружия и искусный рисовальщик. И всё же насмешка над персонажами поэмы кажется мне святотатством. Удивляет, а позже восхищает дерзость брата – нет, я никогда не смогла бы так шутить над смертью!..
Здесь же, на лежанке, книгу Некрасова читала мне мама, а я, отвернувшись к стене, делая вид, что засыпаю, быстро утирала слёзы. В жизнь домовитой крестьянской семьи вторгалась трагедия. Дарья, Прокл, их дети Гришутка и Маша, суровый свёкор, знахарь, говоривший про больного, что «ещё положить под медведя, чтоб тот ему кости размял», – все эти люди были для меня живыми. «Мороз, Красный нос» – не сказка, а первый учебник страдания.
Днём, свернувшись калачиком на лежанке, гладя мурчащего, как трактор, кота, я смотрела на узорчатые, разукрашенные морозными кружевами стёкла окон и думала, что не надо настраиваться на какое-то особенное счастье – будет ли оно, нет – это ещё вопрос, а вот смерти и потери неизбежны. Это было первое взрослое открытие, сделанное с помощью Некрасова. Мне-то казалось, что Дед Мороз – новогодний волшебник, привозящий на тройке подарки детям. Вон как торжественно про него: «Не ветер бушует над бором, не с гор побежали ручьи, мороз-воевода дозором обходит владенья свои». А он – великолепный, как зима, царствующая за окном, и безжалостный, как стужа, убивающая птиц и зверей.
Но отчего же поэма казалась безусловной правдой? Будто сама крестьянка Дарья рассказывала свою жизнь перед уходом в морозное небытие. Изумительное, отточенное мастерство стиха, подлинность трагедии, подробность крестьянского быта, художественность рисуемых картин, а главное, зримость создаваемых героев – нет, тут никто не мог поспорить с Некрасовым!
Удивительный факт – шагая по ступенькам школьных и вузовских учебников, читая воспоминания современников и исследования литературоведов, с годами я лишь «раскрашивала» тот контур, рисунок восприятия стихов Некрасова, который сложился в детстве. Может, потому, что я сразу начала с одного из самых совершенных его творений? Меня, советскую девочку-интернационалистку, Николай Некрасов чудесно превратил в девочку русскую, не стесняющуюся, а гордящуюся своим крестьянским происхождением. Всё дело, конечно, в красоте слова, потому что красота и есть настоящая правда!
Все последующие вольные или невольные биографические разыскания и подпорки «по Некрасову», разумеется, расширяли кругозор и эрудицию, были полезны и познавательны, давали пищу уму и позволяли лучше понять людей и время, но всё-таки точнее всего о самом себе говорил поэт. Да и доверяла я Некрасову больше, чем его толкователям.