Чертополох. Лесовичка - стр. 8
Тщетно… Один день следовал за другим: понемногу вышли все возможные сроки подхода княжеских войск, а помощи по-прежнему не было. Еды и воды нам хватало, но ряды «Лисов» редели на глазах, и когда прошла ещё одна неделя, отец решился на переговоры о сдаче. Он выехал за стены Реймета в полдень, а вернулся, когда уже стемнело.
Я как раз аккуратно складывала полотно для перевязок, когда в комнату вошёл отец и, склонив голову, опустился на колени перед сидящей в кресле прабабкой. Нарсия наклонилась и ласково огладила рукою тёмно-русые волосы отца:
– Что случилось?
– Матушка… – Голос отца был полон болью и горечью. – Подмоги нет и, верно, уже не будет. Я пошёл на переговоры с амэнцами. Они обещали отпустить женщин, детей и стариков, но остальные мужчины города, «Лисы» и я сам станем их пленниками…
Рука прабабки замерла на склонённой голове отца.
– Ты им веришь?
Отец вздохнул.
– Лишь командующему авангардом, но он не главный, а остальные… – Отец замолчал, словно бы подбирая то слово, которое лучше всего объяснит его боль и тревогу, и после недолгого колебания произнёс: – Остальные улыбались…
Прабабка распрямилась в своём кресле и тихо произнесла:
– Улыбкам амэнцев доверять нельзя…
Отец тяжело вздохнул и встал с колен. За эти минуты он словно бы постарел на пять лет, но голос его был уже твёрдым и спокойным.
– Я тоже это почувствовал, но тешил себя надеждой… Спасибо, матушка. Теперь я уверен.
Прабабка поднялась из кресла, и, шагнув к отцу, положила руки ему на грудь.
– Делай что должно, Мартиар Ирташ, и будь что будет, а я сделаю то же самое…
Вместо ответа отец поцеловал руки прабабки и вышел из комнаты. Больше я его не видела – ни живым, ни мёртвым.
На следующее утро начался штурм, прабабка ушла к раненым, не взяв в этот раз меня с собой, и в доме остались лишь мать, сестра и шестнадцатилетний Мика. Он с самого начала осады рвался на стены, но отец велел ему оставаться дома и защищать нас. Мика в ответ кричал, что он – Ирташ, что его место рядом с «Лисами», что сидеть возле печки для него, когда даже домашняя прислуга воюет, – трусость и позор, но отец оставался непреклонен, а брат не мог пойти против отцовской воли…
Теперь стремительный, гибкий, как ветка, Мика мерил шагами обеденную залу и то и дело оглаживал рукоять висящего у пояса тонкого меча; мать и сестра были заняты привычным вышиванием, а я пыталась то читать, то играть с недавно подаренной куклой, но слова никак не хотели обретать смысл, а роскошная, одетая в парчу красавица с лукавой улыбкой – она, по замыслу матери, должна была немного отвлечь меня от сидения подле прабабки – казалась яркой и неуклюжей. Время было уже обеденное. На столе остывала еда, но к ней так никто и не прикоснулся, а когда с улицы донёсся усиливающийся шум, мы все одновременно вздрогнули. И замерли, точно не веря…