Черта - стр. 30
– То есть, опыт может и не удаться?
– Может, но вам лучше молиться, чтобы он удался. Иначе как можно жить в мире, где люди гордятся тем, что они убийцы!
– Вы правы, без людей у нас порой скушно, с людьми часто страшно.
– Ну, слава богу, хоть здесь вы меня понимаете!
– С другой стороны, если опыт удастся – все мы однажды из гусениц превратимся в бабочек?
– Да, так задумано…
– А как же быть с духовными ценностями, которые потеряют свое значение, как быть с искусством, которое одно только и держит нас на плаву?
– Вопрос не самый важный, но я отвечу: созданное ранее сохранится и будет иметь значение, как сохранились и имеют значение наскальные рисунки. Что касается искусства… Не знаю, какими способностями к искусствам будет располагать новый человек, но уж о прежних жалеть, точно, не будет, особенно о современных. Помилуйте, ведь нынче все можно выдать за предмет искусства, даже, извините, кусок дерьма!
– Но, надеюсь, письменность останется, иначе куда будут деваться открытия буйной человеческой фантазии? – уязвленный, спросил я.
– Что вам в ее открытиях? Вам никогда не применить их в жизни, потому что они мнимые! Неужели вы не заметили, что истинная цель эстетического разглядывания – испытать, по-возможности, удовлетворение от совпадения чужого мнения с вашим – таким же, кстати сказать, мнимым и ложным. Иначе говоря, речь идет все о том же примате изощренного удовольствия в ущерб строгому и экономному прагматизму Космоса…
– Хорошо, пусть будет так. А вам не жаль покидать нашу голубую планету, ее зеленые поля и леса? Там в лесу струны-ели нам с тобой песню пели…
– А в песне той звучало животное своеволие…
– Собираетесь ли вы вернуться?
– Я – философ. Все может быть. Может, вернусь, может, нет. Может, прежний, может, иной, как было с нашим словом “быстро”, что отправилось в заграничное путешествие и вернулось назад в поломанном виде…
Они беседовали еще полчаса, и Шмаков, глядя на старца во все глаза, все больше проникался его правдой. Что ни говори, но сумасшествие его выглядело весьма убедительно и симпатично. Нет, нет, определенно в нем притаилось нечто нездешнее – может в сердце, может в душе, может в крови – в виде почки, бутона, инъекции или микрочипа. Этот озаренный навстречу кому-то взгляд, эта манера вскидывать лицо и затихать на полуслове – как будто прислушивается к толчкам внутри себя не на шутку беременная женщина. И, конечно, его глуховатый, значительный голос, которым отдаются последние распоряжения накануне ухода, когда уже нет ни нужды, ни времени убеждать и досадовать на скудоумие внимающих. Все выглядело именно так, за исключением того, что умирать он в ближайшее время не собирался.