Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - стр. 42
В письмах, которые Трубецкой писал в начале двадцатых годов друзьям, «Праистория» часто выходит на первый план – до такой степени, что это иногда граничит с одержимостью. В 1922 году в письме Петровскому он признавался: если удастся закончить этот труд, «Праисторию славянских языков», она вызовет в Москве Grosses Schkandal – немецкое выражение употреблено для пущего драматизма. И в следующем письме: «Я все еще работаю над «Праисторией славянских языков». Вот так скандал будет в Москве, когда книга выйдет».
Последующие послания Трубецкого Якобсону пересыпаны несвязными с виду рассуждениями о звуках, гласных и согласных, треугольными и другими схемами фонетических соответствий. Трубецкой неумолимо прорывался к тому, чего еще сам не мог толком разглядеть, но надеялся справиться с этой задачей, если Якобсон придет на помощь.
Очевидно, что-то в этой работе смущало Трубецкого, тяжким грузом давило на него. Имелся ведь и практический резон – написать монографию и опубликовать ее, это помогло бы автору получить кафедру в каком-нибудь крупном европейском университете. В дореволюционной России ему способствовали семейные связи, но эмигранту, странствующему по Европе, приходилось намного труднее. «Не имея научной степени, а главное, печатных трудов по специальности, я не мог конечно получить здесь при университете ничего кроме доцентуры с весьма низким окладом»[57].
Но Трубецкой отверг по меньшей мере одно предложение Якобсона (в первом же ответном письме), который готов был найти издателя. Ему требовалось больше времени. Не надо спешить. И далее одержимость этой книгой причудливо сочетается с нежеланием ее заканчивать. В письме Якобсону уже в 1925 году он снова затрагивает эту тему: «Кое-что пригодится для «праистории», о которой я опять стал пристальнее думать. Полагаю, что чем позднее я ее напечатаю, тем будет лучше». И в 1926 году опять: «Когда я доберусь до праистории – прямо не знаю. Боюсь, что я с этим уже опоздал…»
Он так и не завершил «труд своей жизни». Рукопись находилась в его квартире в Вене, куда после аншлюса явились гестаповцы и конфисковали все бумаги. Друзья Трубецкого считали, что именно утрата этого черновика вызвала инфаркт и восемь месяцев спустя – смерть автора. Но сумел бы Трубецкой закончить эту работу, если бы не вмешалось гестапо? За восемнадцать лет с начала работы лишь немногие извлечения из будущей книги просочились в академические статьи Трубецкого и в его основной труд – опубликованные посмертно «Принципы фонологии».
На ум приходит такое объяснение и одержимости этой книгой, и невозможности довести ее до конца: привязанность к «Праистории» подпитывалась ностальгией, тоской по навеки потерянной Москве его молодости. В Софии Трубецкой устроился лучше многих эмигрантов, но все же с трудом умудрялся содержать семью на скудное жалованье болгарского приват-доцента, то есть профессора без ставки, зависимого от студенческих взносов. Даже после переезда в 1923 году в Австрию, где Трубецкой получил полную преподавательскую ставку в Венском университете, тяготы терзали его: депрессия, плохое здоровье, хронические финансовые проблемы. В одном из писем Якобсону, например, Трубецкой сообщает, что не выберется на конференцию в Праге из-за недостатка средств.