Чёрный монах - стр. 44
В восьмом часу он подходил к дому. Вся его фигура изображала решимость: что будет, то будет! Он решился войти смело, глядеть прямо, говорить громко, несмотря ни на что.
Он прошел террасу, большую залу, гостиную и остановился в последней, чтобы перевести дух. Отсюда слышно было, как в соседней столовой пили чай. M-me Шумихина, maman и Нюта о чем-то говорили и смеялись.
Володя прислушался.
– Уверяю вас! – говорила Нюта. – Я своим глазам не верила! Когда он стал объясняться мне в любви и даже, представьте, взял меня за талию, я не узнала его. И знаете, у него есть манера! Когда он сказал, что влюблен в меня, то в лице у него было что-то зверское, как у черкеса.
– Неужели! – ахнула maman, закатываясь протяжным смехом. – Неужели! Как он напоминает мне своего отца!
Володя побежал назад и выскочил на свежий воздух.
«И как они могут говорить вслух об этом! – мучился он, всплескивая руками и с ужасом глядя на небо. – Говорят вслух, хладнокровно… И maman смеялась… maman! Боже мой, зачем ты дал мне такую мать? Зачем?»
Но идти в дом нужно было, во что бы то ни стало. Он раза три прошелся по аллее, немного успокоился и вошел в дом.
– Что же вы не приходите вовремя чай пить? – строго спросила m-me Шумихина.
– Виноват, мне… мне пора ехать, – забормотал он, не поднимая глаз. – Maman, уж восемь часов!
– Поезжай сам, мой милый, – сказала томно maman, – я остаюсь ночевать у Лили. Прощай, мой друг… Дай я тебя перекрещу…
Она перекрестила сына и сказала по-французски, обращаясь к Нюте:
– Он немного похож на Лермонтова… Не правда ли?
Кое-как простившись и не взглянув ни на чье лицо, Володя вышел из столовой. Через десять минут он уж шагал по дороге к станции и был рад этому. Теперь уж ему не было ни страшно, ни стыдно, дышалось легко и свободно.
В полуверсте от станции он сел на камень у дороги и стал глядеть на солнце, которое больше чем наполовину спряталось за насыпь. На станции уж кое-где зажглись огни, замелькал один мутный зеленый огонек, но поезда еще не было видно. Володе приятно было сидеть, не двигаться и прислушиваться к тому, как мало-помалу наступал вечер. Сумрак беседки, шаги, запах купальни, смех и талия – все это с поразительною ясностью предстало в его воображении и все это уж не было так страшно и значительно, как раньше…
«Пустяки… Она не отдернула руку и смеялась, когда я держал ее за талию, – думал он, – значит, ей это нравилось. Если б ей это было противно, то она рассердилась бы…»
И теперь Володе стало досадно, что там, в беседке, у него было недостаточно смелости. Ему стало жаль, что он так глупо уезжает, и уж он был уверен, что если бы тот случай повторился, то он был бы смелее и проще смотрел бы на вещи.