Черный человек - стр. 3
Это все из-за препаратов, Элли. Не обращай внимания, потерпи.
Блистающая ст…
Автокаталку слегка трясет на повороте вправо. По какой-то причине пульс начинает бешено частить – реакция, которую она, будучи одурманенной наркотиками, почти лениво определяет как панику. Дрожь подступающего несчастья, неизбежного, струится сквозь нее, будто холодная вода. Они разобьются, они врежутся во что-нибудь, или что-нибудь врежется в них, что-нибудь огромное и древнее, выходящее за рамки человеческого разумения, бесконечно кружащее в необитаемой ночи за пределами корабля. Космические путешествия небезопасны, даже думать об этом было безумием, а подписать контракт и полагать, что безрассудство останется безнаказанным, что она сможет вернуться домой целой и невредимой, словно из суборбитального полета через Тихий океан, да ты просто не можешь…
Забей, Элли. Это просто наркотики!
Потом она осознает, где находится. Боковым зрением видит складные паучьи лапки автохирурга, а каталка тем временем фиксируется в слотах на смотровой площадке. Приходит облегчение. Что-то не так, но хотя бы место правильное. «Гордость Хоркана» оборудована самой лучшей автоматизированной медицинской системой; КОЛИН делает технику на славу, она читала в «Колониальных новостях». Все бортовые искусственные интеллекты тщательно осмотрены и отремонтированы за пару недель до вылета. Слушай-ка, Элли, есть предел тому, что может пойти наперекосяк с криокэппированным телом, верно? Органические функции замедлены до предела, так что болезни, в случае чего, особо не развернуться.
Но паника и ощущение неотвратимой беды не уходят. Она чувствует их, как собака – конечность под анестезией: глухо, неотступно.
Она поворачивает голову на каталке и видит его.
Ощущение чего-то знакомого, теперь более острое, ударяет, как током.
Однажды во время поездки по Европе она зашла в Museo della Sindone, музей Святой Плащаницы в Турине, и увидела отпечаток измученного лика на ткани. Она стояла в полумраке по ту сторону пуленепробиваемого стекла, окруженная благоговейным шепотом верующих. Никогда и ни во что не верившая, Ларсен была сильно тронута жесткими линиями худого лица, смотревшего на нее из герметичной вакуумной камеры. Это было свидетельство человеческих страданий, которое совершенно не вязалось с заявленной божественной природой, и молитвы ему казались неуместными. Глядя на это лицо, поражаешься незамутненной упрямой стойкости органической жизни, передавшейся по наследству неотъемлемой, упорной способности не поддаваться, которой одарили нас долгие века эволюции.