Чернослив в шоколаде - стр. 39
– Но туфли мокрые, – ответила я, чувствуя всевозрастающую неловкость.
Я мельком оглядела холл. Он выглядел как моя гостиная по размерам, но обставлен был с роскошью.
– Ладно, – легко согласилась она. – Тогда вот тебе мои тапочки. Они новые.
Марика поставила торт на столик, зонтик бросила на пол и достала из тумбочки розовые тапочки. Я не удивилась, увидев, что на носках у них чернели сердечки.
– Это мамка мне из Греции недавно привезла, – сообщила она, снимая упаковку. – Как раз в моем стиле. Но великоваты. А тебе должны быть в самый раз.
– Ты все носишь в такой гамме, – заметила я, переобуваясь. – А другие цвета не приемлемы?
– Не-а, – ответила она. – Мне так нравится. Черный цвет – мрак, скорбь, тоска, депрессняк. А розовый – взрыв эмоций. Это суть эмо, понимаешь? Такие резкие перепады вполне в стиле. Да и музыка так же построена. Пойдем ко мне?
– Так руки помыть, – начала я.
– У меня и помоешь, – ответила она странной фразой.
Квартира оказалась двухуровневой. Из холла мы попали в огромную квадратную гостиную. Множество ковров, позолоты, красного дерева, живой зелени, картин создавали странное впечатление. Несомненно, гостиная выглядела уютной, но так и казалось, что это декорации какого-то высокобюджетного исторического фильма из жизни французского королевского двора позапрошлого века. Только огромная плазменная панель на стене явно дисгармонировала с обстановкой.
– Тут мамка любит обитать, – сказала Марика, – но я не очень. Я живу наверху.
Марика двинулась в угол, и я заметила винтовую лестницу.
– А чем занимается твоя мать? – спросила я.
– У нее свой салон красоты тут неподалеку, – ответила Марика, поднимаясь по лестнице. – Может, хочешь воспользоваться? Тебе скидки будут, точняк!
Я улыбнулась и отказалась.
На втором уровне у Марики оказалась практически отдельная квартира, что меня несколько удивило. Ладно, своя гостиная, кабинет для занятий, спальня, ванная, но вот кухня? Везде был образцовый порядок. Я ожидала увидеть черно-розовую гамму, но в основном обстановка была выдержана в пастельно-кремовых тонах с цветочными мотивами. И только спальня была розовато-белой. Правда, несколько черных подсвечников с розовыми свечами, черная лаковая напольная ваза с искусственной веткой розовой сакуры и черные стеклянные рамы на постерах вносили диссонанс в эту белизну. Я остановилась возле одной из стен и начала внимательно изучать изображения. На всех постерах был один и тот же парень. Где-то он пел на сцене с гитарой в руках, где-то был сфотографирован на улице, а на нескольких, явно рекламных, находился в составе группы. Парень выглядел совсем юным, от силы лет 17. Он был худощав, почти везде в узких джинсах, обтягивающих его стройные прямые ноги, и в женских на вид кофточках. На одном из постеров он стоял на сцене, держа в руках красную гитару. На нем было что-то типа прямого узкого черного платья, открывающего колени, красные трикотажные гольфы и кроссовки. Волосы у парня были русые, с длинной челкой, закрывающей ему пол-лица. Почти везде он был с густо подведенными черной линией глазами. Но его лицо мне понравилось. Общее выражение одухотворенности, полного погружения в музыку, отрешенности вызывало странное притяжение. Хотелось смотреть на этого парня. Картина была полна гармонии. Известное изречение гласит, что в мире нет ничего прекраснее скачущей лошади, танцующей женщины и корабля под парусами, и на них можно смотреть бесконечно. И на его фотографиях именно это полное погружение в свой неповторимый и, несомненно, прекрасный мир, отсутствие работы на зрителя создавало магию притяжения.