Черное колесо. Часть 1. История двух семеек

Anonymous, Jr. – Анонимус Младший.

[написано красивым почерком человека, заставшим уроки чистописания]

Ульяшин имеет в виду Голгофу. (Прим. автора)

Автор в растерянности: то всё была Самара да Самара, а тут вдруг Куйбышев. Что ж поделаешь, если по ходу нашего рассказа город переименовали (в 1935 году). Приходится в угоду исторической правде жертвовать удобствами восприятия читателя. Вот и Соборная улица сначала превратилась в Кооперативную, а после войны – в Молодогвардейскую. Почтеннейшая Анна Ивановна Буклиева уже на десятой странице оказывается замаскировавшейся Крюгер. Вообще, персонажи нашей истории, причём не какие-нибудь там второстепенные, а самые наиглавнейшие, меняют имена, как хотят. Автор вынужден следовать их прихотям, ведь, помнится, Анна Ивановна сказала нечто в том роде, что, дескать, изменишь одну букву в имени и глядишь – перед тобой другой человек. Успокаивает, что всё это – не чисто русское изобретение. Читаешь какого-нибудь Шекспира, так там на протяжении одной пьесы герой и Кент, и Ланкастер, и король Генрих IV, да еще через раз все кто ни попадя зовут его Болингброком, и – ничего, разбираются как-то. Правда, Лондон ни разу не переименовывали. (Прим. автора)

Понятно, что большевики были абсолютно уверены в сдаче Москвы. Вы можете себе представить, чтобы в России стали готовиться к событию, которое, даст Бог, авось не произойдёт, да ещё делать это загодя, за два месяца? Это не то, что не-Россия, это не-Россия в квадрате. Думаю, эта прямо-таки немецкая предусмотрительность и спасла Москву. Понадеялись бы, как обычно, на авось – и пришлось бы, как всегда, уносить ноги, ступая по горящим головешкам. С другой стороны, на этот авось обязательно нашелся бы какой-нибудь небось, и в результате мы бы победоносно завершили войну не через три с половиной года в Берлине, а через полтора в Париже. (Прим. автора)

Слышал где-то автор такую женскую сентенцию по этому поводу: «Приголублю я этого, глядишь, и там моего кто-нибудь приветит, обстирает, покормит». И почему-то верится в эту женскую казуистику. Насколько всё-таки женская душа шире и чувства тоньше, чем у мужчин! Вы можете себе представить, чтобы мужчина, пусть даже утомлённый и приятно расслабленный после близости с женщиной, рассуждал следующим образом: «Вот я тебя сейчас укатал, глядишь, и мою жену какой-нибудь добрый человек ублажит»? (Прим. автора)

Везение номер один: не пройдет и пятнадцати лет, как красный маршал Тухачевский, впоследствии реабилитированный как невинная жертва сталинских репрессий, именно в Тамбовской губернии в полной мере продемонстрирует свой полководческий талант, огнём и мечом подавляя крестьянское восстание против большевиков с их грабительской продразвёрсткой. (Прим. автора)

Везение номер два: крепкое было хозяйство у Митрофана Вергунова, само просилось в коллективизацию, так что Корней, почитай, единственный из мужчин этой семьи и выжил. (Прим. автора)

Вот оно – везенье номер три! Сел Корней по бытовой статье, и хранила она его, «социально близкого», все последующие бурные годы. Кабы блаженной памяти Владимир Яковлевич Крюгер вместо того, чтобы травить анекдоты за столом, пошёл бы да по тому же пьяному делу грабанул какую-нибудь лавку, глядишь, и не надо было бы признаваться в пособничестве японской разведке, глядишь, и выжил бы. (Прим. автора)

Эти действия ничего не говорят о душевном состоянии Гарри. Или, точнее, говорят всё. Не будь он всецело поглощён одной мыслью, одним чувством, он бы, пожалуй, врезался на полном ходу в берег, или снёс бы мостки и уж точно забыл бы потом привязать лодку – вот была бы история! Но так как он видел только девушку, сидящую на лавочке рядом с вещами и ждущую его, и ни о чём другом думать не мог, то руки сами сделали всё, что надо, и всё, что умели, а уж в части искусства управления лодкой равных Гарри не было, по крайней мере, в их партии. (Прим. автора)