Черно-белое кино - стр. 6
Потом стал жить на даче. Неподалеку церковь. Много лет я ходил вокруг нее, а когда заглядывал внутрь, ничего не понимал: служба шла в основном не по-русски. Осенью 86-го ехал я с дачи в Москву. Возле станции “Партизанская” знакомая старушонка в черном волокла две сумы.
– Что невеселая, Вера Борисовна, кто помер?
– Батюшка новый кочегара моего Сашеньку Иглицкого выгнал. Вишь ты, еврей он ему оказался! А Иисус-то наш Христос татарином, что ль, был? Вот мороза вдарят, котлы встанут, фрески посыпятся! Сыщи ты мне, Сережка, в Москве мужичка какого-нито завалящего в кочегары, хоть слабоголового…
Вера Борисовна везла гуманитарную помощь отцу Владимиру, предыдущему батюшке, изгнанному из церкви за отказ отпевать усопшее руководство страны. Отца Владимира запретили в служении – вывели за штат, а теперь и вовсе взяли за горло: или в тюрьму, или за рубеж – на выбор.
В Москве я стал активно искать кочегара, но безуспешно – подходящие мужички перевелись. Прикинул: а ведь я сам Богом интересовался. И поехали мы с Верой Борисовной в Рузу оформляться. Там опешили: такой здоровый – и в сторожа? Но Вера Борисовна отстояла мою кандидатуру: “Он только с виду полный, а так – мало-хольный”. Я дал подписку, что не буду “принимать участия в религиозно-церковных отправлениях”.
Прижился я быстро. Чтобы не одичал в пустой деревне, Вера Борисовна стала потчевать меня балдой – вином из прокисшего варенья, настоянном на распаренном пшене. Балда была хороша, почти без градусов и придавала нашей одинокой жизни усадебно-помещичий привкус.
Вера Борисовна показала, где хранит церковную черную кассу – в трехлитровой банке в кадушке с квашеной капустой. Случись чего – отдать заместительнице, никому другому. Я донимал ее: “А если бандюган объявится: давай деньги – убью!” Вера Борисовна злилась на мое скудоумие: “Он же не дурак! Знает: не дам. Поорет – уйдет. Ты, главное, не разболтай”.
Тогда я стригся наголо и с бородой походил на чечена – все было нормально, а тут недоглядел: оброс, и волосы на висках стали предательски завиваться в пейсы. Вера Борисовна насторожилась: не иудей ли я часом? Я виновато шевельнул головой – в четверть кивка – соответственно четверти моей еврейской крови. Вера Борисовна схватилась за голову: “Батюшка узнает – выгонит!..” Но устрашаться надолго она не умела – мы благополучно служили дальше.
Прошло время. Отец Владимир уже жил во Франции. След его затерялся. Веру Борисовну за ревностное служение выгнали из церкви. Она в грустях доживала свой век в хибаре на станции Силикатная. Из радостей жизни, кроме Бога и фотографии отца Владимира – она висела рядом с иконой, – у нее осталась правнучка Мананка, нажитая внучкой от залетного кавказца. Вера Борисовна поговаривала о смерти: чтоб все было тихо, без мучений, не хлопотно – очень уж устала от жизни. А более всего мечтала о встрече с Ним.