Черная обезьяна - стр. 33
“Так им всем и надо… За что? За то… Надо было с нашего подъезда начать… Мне тут одна баба нравилась из всех. Но она всем нравилась… Кроме баб. Вообще, отстань, у меня дела. Какие? Такие! Иди, а то вдарю сейчас… вот рукой вдарю…”
“…Да, малой, угораздило нас. Я в Афгане воевал, горел в бэтээре, видишь, морда какая палёная? Это ад, парень, когда горит лицо. У нас у всех будут гореть лица… Глаза сгорят… Может, это за меня всех остальных здесь наказали? Мы, бывало, тоже… целый аул зараз… Откроешь дверь – кинул гранату – зашёл… Увидел три трупа – вышел… Не слушай её, тварюгу! Рот закрой, тварюга! Был я в Афгане, был, поняла? Не слушай её, тварюгу”.
“Хорошие все они люди были. Ни про кого плохого не скажу. Что ж это за исчадья такие пришли к нам? Вы не знаете ничего? Что там следствие? Вы думаете, что мы знаем?.. Откуда нам знать!”
“Дед у меня был сапожником, ходил по деревням. Бабка в колхозе. Я сам на машиностроительном. Почти до бригадира дорос. Тогда держали в кулаке. Вши какие были тогда кусачие! Конфету впервые попробовал в школе уже. Капусту ели, и то гнилую. И ничего, в кулаке держали! Сейчас радио послушаешь. Вот, слушал вчера, передавали про этих… Как их, мать их…”
В местной псарне со мной даже разговаривать не стали.
Появился кто-то, по звезде на погоне, шея выбрита так, словно с неё сняли кожу.
“Никакой информации по делу нет. Идёт следствие. Ну и что с того, что журналист. Делайте официальный запрос. Никаких комментариев, никаких. До свидания. До свидания!”
Я захлопнул мягкую пасть блокнота, пахнуло чистой бумагой – хороший запах.
За плечом появился другой запах – только что высушенные, но у корней ещё сырые волосы. Тоже вкусный. Алька потряхивала свеженадраенной гривой. Показалось, что она сейчас прикусит меня за ухо. Был бы сахар поблизости – покормил бы её с руки.
– Аль, за что ты меня любишь? – спросил я, спрятав ухо в ладони – наваждение не отпускало.
– Какой женский вопрос… – ответила она вполне добродушно.
– Хм… Действительно, – согласился я.
– Я пошутила, – серьёзным голосом сказала Алька. – Женщина этот вопрос задаёт оттого, что сама себя любит. А ты задаёшь оттого, что себя ненавидишь.
Боже мой, Аля, ты умеешь разговаривать, нескладёха моя. Она сама так себя называет – нескладёха.
– Может, мне нравится себя ненавидеть? – осторожно, чтоб не спугнуть её рассудок, внезапно прилетевший и усевшийся на раскачивающуюся ветку, спросил я.
– Не без этого… Но ты мог бы иначе.
“Только не говори, Аля: «…мог бы иначе жить, когда б был со мной»”.
Не сказала.
Птица осталась сидеть на ветке. Ветка качалась.